Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Точно подмеченная здесь особенность позиции Успенского обнажает его конфликт с предшествующей традицией идеализированного изображения крестьян, однако нуждается в более детальной контекстуализации. Ее отправным пунктом может послужить понятие «фотографической верности», впервые пущенное в ход, судя по всему, Достоевским в статье о выставке в Академии художеств (1861) и обозначающее ложный метод представления действительности[767]. Тот же ход рассуждений был повторен в приписываемом Достоевскому разборе рассказов Успенского: «Он приходит, например, на площадь, и, даже не выбирая точки зрения, прямо, где попало, устанавливает свою фотографическую машину»[768]. Достоевский отвергал «голую правду» и ожидал от Успенского, что он найдет оригинальную концепцию для изображения простонародья. По словам Достоевского, рассказам Успенского, как и фотографии, не хватало искусности и авторской идеи[769].

Достоевский был первым русским писателем, который не только начал использовать термин «фотография» вместо «дагеротип», но и начал разрабатывать эстетику, которая пыталась объяснить взаимодействие и частичное пересечение литературы с фотографией – новой, но, как тогда казалось, опасной для искусства технологией. Конечно, в толстых журналах 1850‐х гг. было несколько программных статей о фотографии, но все они трактовали ее только в ее связи с живописью[770]. Достоевский спроецировал понятие «фотографии» на художественную литературу и на примере Успенского показал, к чему приводит «фотографический реализм»[771].

Развивая наблюдения Достоевского, можно утверждать, что рассказы Успенского о крестьянах в самом деле во многом аналогичны фотографической технике и в этом смысле на новом витке наследуют описательной категории «дагеротипизма», возникшей в 1840‐е гг. для осмысления физиологических очерков[772]. В новом контексте конца 1850‐х гг. рассказы Успенского коррелируют с «визуальным поворотом» в изображении крестьян, когда шотландец Вильям Каррик отснял первую в истории России серию фотокарточек городского и сельского простонародья[773]

. Траектория Успенского, сына сельского священника, порвавшего со своим сословием и ставшего писателем, была типична для нового разночинного поколения литераторов, которые доминировали в расширяющемся литературном поле эпохи реформ. Примкнув к самому демократическому журналу тех лет, который хвалил его сцены из крестьянской жизни, Успенский в 1861 г. был объявлен Чернышевским главной надеждой русской литературы[774]. Либеральные круги называли Успенского «нигилистическим» в поведении и убеждениях. Сам он, по воспоминаниям, отвергал авторитеты и утверждал: «Я верю только в то, что вижу»[775]. Свидетельствующее о крайнем эмпиризме и материализме, это признание также может быть истолковано как преобладание визуального кода в его восприятии реальности. Отношение Успенского к фотографии подтверждает такое предположение. Когда издатель Некрасов отправил его на полгода в Париж, молодой писатель, как парижский фланер, увлекся покупкой «фотографических портретов лорда Пальмерстона, Моцарта, Шуберта» и просмотром «стереоскопических видов» Египта и Греции[776]. Он также сфотографировался в Париже, и этот снимок остается единственным его изображением, дошедшим до наших дней.

Одновременность появления текстов Успенского и фотографий Каррика представляется далеко не случайной и позволяет говорить о складывании на рубеже 1850–1860‐х гг. нового режима видения и репрезентации, в частности крестьян, в котором визуальное искусство фотографии и традиционная литературная повествовательность обогащали друг друга, расширяя возможности искусства[777].

Достоевский был не одинок, отмечая сходство повествовательной манеры Успенского с фотографическим способом изображения. В. В. Крестовский и П. В. Анненков также использовали аналогию с фотографией[778]. В целом критики прибегали к следующим дихотомиям, чтобы выявить, в чем именно литературные повествования Успенского похожи на фотографии:

1) партикулярность vs совокупность/тотальность (Достоевский, Анненков, Чернышевский, Крестовский, Эдельсон);

2) единичность vs абстракция/типизация (Анненков);

3) близкое vs дальнее расположение точки зрения (Достоевский, Анненков);

4) случайность vs продуманность замысла (Достоевский, Чернышевский, Крестовский, Эдельсон);

5) анонимность машины vs личность художника (Достоевский, Анненков, Чернышевский).

Уподобляясь фотографиям, рассказы Успенского в восприятии критиков проигрывали настоящему искусству. За счет чего это происходило?