Закалённый сталью

Гаврилов переборол желание повернуться и посмотреть, что же такого обнаружил несчастный. Любопытно, конечно было, но понимал, что даже это простое движение, снова разольется по телу обжигающей болью.

– У меня черви в ране завелись, – продолжил все тот же голос. – Перевязать бы, да обработать…

– Да хватит тебе уже орать-то так, – ответил все тот же бас. – Это полезные черви, они рану от гноя чистят. Тут у каждого почти такие были.

Сема содрогнулся от одной мысли, что сейчас по его телу тоже могут ползать какие-то черви. Желая отвлечься, Гаврилов закрыл глаза и погрузился в воспоминания последних недель.

Как он выбрался из-под немецкого танка – сам не знал. Когда земля начала осыпаться, активно греб руками, чтобы его не засыпало с головой, пытался отталкиваться ногами, но каждое движение давалось все тяжелее, а наверху был жар, нестерпимый жар, будто его живьем отправили прямиком в ад. До последнего Сема пытался бороться с неизбежным, дышать становилось невозможно, каждый глоток воздуха обжигал горло… А дальше будто провал… Ничего не помнил. Уже потом, в госпитале, мужики рассказали, что гусеница танка остановилась в метре от его едва торчавшей из земли макушки.

Спас Кузнецов, который похромал к нему, едва только танк направился в сторону пулеметчика. Каким-то непонятным чутьем он понял, что последует в ближайшие минуты. Авдеев рассказывал, что командир руками начал отгребать в сторону землю, пытаясь откопать голову Семена. Огонь перекинулся на шинель Кузнецова, но он будто не замечал этого, только активней и активней вгрызался в землю, несмотря на то, что сам получил ранения в руку и ногу. Подбежал еще кто-то из бойцов, набросил какой-то брезент на командира, сбивая пламя, а в это время загорелся ватник на Гаврилове, и тут же Кузнецов упал, сбитый с ног шальной пулей.

В медсанбате, куда принесли раненых, минуя медицинский санитарный пункт, помимо Гаврилова, был и Авдеев, и сам Кузнецов, и еще несколько бойцов с первой роты. Первые сутки Сема не приходил в сознание, над ним колдовал Иван Маркович, военврач третьего ранга. Именно так, по имени и отчеству, его и звали все раненые, хотя он был ненамного старше Гаврилова, либо же просто «Доктор».

На соседней с Семеном кровати лежал младший сержант Авдеев, и к ним частенько заходил на костылях старший лейтенант Кузнецов. Подолгу общались. Гаврилову было тяжело говорить, поэтому он больше слушал командиров. Высоту удержали. Последнюю атаку отбили из последних сил, а больше фрицы не совались. Полк ушел наступать дальше, а местоположение медсанбата менять пока не стали. Здесь до этого был немецкий госпиталь, остались и кровати, и инструменты, и даже постельное белье. Говорят, когда наши взяли его, здесь оставались и немецкие раненые - не успели вывезти.

Судьба Ивана неизвестна. В медсанбате его нет. Фаизов погиб. Вообще, в живых на высоте осталось лишь одиннадцать человек, не считая тех раненых, которых успели отнести в расположение. И все одиннадцать имели ранения различной степени тяжести.

На пятый день, когда Гаврилов смог членораздельно говорить, он обратился к подошедшему Кузнецову:

– Товарищ старший лейтенант! – помолчал немного и, набравшись сил продолжил, – я спасибо сказать хотел, за то, что вытащили.

– Семен, я смотрю голос прорезался? – улыбнулся командир. – Не за что. Сочтемся.

Гаврилов заметил, что в госпитале, говоря о нем, уже никто не называл его «Малой» – либо по фамилии, либо по имени. До этого момента почему-то не обращал на это внимания, а тут как осенило. Кузнецов же продолжил:

– Как себя чувствуешь?

– Будто все тело продолжает гореть.

– Ну, и напугал же ты меня… Думал и второго Гаврилова потеряю…

– Вы про Петра Михайловича?

– О! Я смотрю и имя запомнил, – рассмеялся старлей. И уже обращаясь к Авдееву: – Федь, я ж тебе говорил, сообразительный красноармеец.

– Да я уже заметил, – отозвался тот, – когда с подкреплением из расположения возвращались, без лишних вопросов, на лету схватывал все, что ему говорили.

– Да, про Петра Михайловича, – чуть помолчав, сказал Кузнецов уже Семену. – Войну я встретил на границе, в Бресте. Он был моим командиром. Даже не командиром – учителем. Вырваться из ада, что там творился, мы смогли только благодаря ему, – он с небольшой группой бойцов прикрывал наш отход. Они в контратаку пошли, а я в это время выводил группу раненых. Не знаю, жив ли сейчас твой однофамилец…

В последующие дни Гаврилов уже активнее принимал участие в беседах Авдеева и Кузнецова. Они общались с ним на равных, как заправские приятели, которые знают друг друга не первый год. Иногда со смехом рассказывали подробности операций, что вытворяли за линией фронта. Немцы – опытные, грозные вояки, которых очень многие боялись, сидя в окопах, представали в их рассказах обычными людьми, со своими недостатками и проявлениями трусости. Быть может, Семен и посчитал бы эти рассказы байками, но он сам был свидетелем и захвата высоты, и захвата пленных при возвращении из расположения полка, и телефонным переговорам, которые устроил Кузнецов с немецким начальством.