Закат на Босфоре

— Встать! — проговорил он тихо, одними губами, но арестованный услышал и со стоном начал приподниматься.

— Молчать! — так же тихо приказал Джафар.

Есаул встал с трудом, держась за стену.

— Хм, однако! — решил напомнить о себе полковник Горецкий. — Вы говорили, уважаемый Джафар-эфенди, что условия содержания есаула вполне сносные. Но я, признаться, удивлен.

— Условия обычные — те, в которых содержатся иноверцы. Разумеется, они отличаются от тех, в которых содержатся подданные Османской империи, — невозмутимо отвечал турок. — Камеры сухие, но, конечно, там находится много народу. Два раза в день дают воду.

— А еду? — Горецкий против воли повысил голос, потому что до него вдруг дошло, что вошедший есаул находится в крайней степени истощения. — Вы что же, не кормите арестованных?

— Они могут сами купить себе еду, на свои деньги. Государство не обязано кормить преступников.

«Ай да басурманы! — мысленно воскликнул Горецкий. — Ну и законы у них…»

— Деньги отобрали, — прошелестел у стены есаул.

— Кто разрешил говорить? — Опять Джафар произнес эти слова тихо, но арестованный вздрогнул, как от крика.

— Сколько дней голодаете? — отрывисто спросил Горецкий.

— Сколько сижу… Четыре дня…

— Хм… Видите ли в чем дело, уважаемый Джафар-эфенди, — начал Горецкий, тщательно подбирая слова, — я никак не хочу критиковать ваши методы, но не кажется ли вам, что весьма неразумно морить голодом важного свидетеля? Если бы сегодня я не решил провести допрос, есаул, пожалуй, мог бы и…

— Тюрьма — это не мое ведомство, — равнодушно ответил Джафар, — там есть свое начальство.

— М-да… — слегка задумался Горецкий. — Вы разрешите? — Он вытащил из кармана плитку бельгийского шоколада, которую купил утром, намереваясь навестить Варю Ордынцеву в госпитале.

Есаул Чернов встрепенулся, схватил плитку, но под строгим взглядом Горецкого стал есть медленно, не спеша отламывая по кусочку.

— Итак, — начал Горецкий по-французски, чтобы было понятно Джафару, — я пока не буду спрашивать вас, отчего вы не разглядели трех офицеров, избивших вас на улице Османли, я спрошу вас о другом: отчего ваш начальник, полковник Шмидт, так обеспокоился разговором, что произошел у него с пьяным капитаном Лихачевым? Он до того был обеспокоен, что даже послал вас за ним проследить. И помните, что я не удовлетворюсь простым ответом «не знаю». Вы должны дать мне информацию, иначе я не смогу ничего для вас сделать, и вы, есаул, как это ни прискорбно, сгниете заживо в турецкой тюрьме.

— Раньше я умру от голода, — усмехнулся Чернов, немного приободрившийся после шоколада. — Вы не беспокойтесь, господин… полковник. Я слышал о вас от Шмидта, — пояснил он в ответ на вопрошающий взгляд Горецкого и перешел на русский: — Так вот, там, в тюрьме, я очень хорошо понял, что после смерти полковника я совершенно никому не нужен здесь, в Константинополе. Турки считают нас пылью под ногами, и никаких прав я здесь не имею. На голодный желудок, знаете ли, хорошо думается. И я, конечно, все расскажу вам, что знаю, но нельзя ли что-то сделать насчет моего освобождения?

— Отвечу откровенно, что сделать для вас я сейчас могу мало, — по-французски ответил Горецкий. — Дело в том, что сидите вы как свидетель, ибо капитана Лихачева, похоже, утопили в тот же день, когда убили полковника Шмидта. Турецкая полиция не хочет, чтобы вас постигла та же участь, поэтому вас взяли под стражу.

— Премного благодарен, — пробормотал есаул.

— Итак, я вас слушаю, — напомнил Горецкий.

— Еще несколько недель назад к полковнику Шмидту поступили сведения о некоем тайном обществе среди русских офицеров. Общество называлось, кажется, «Русское дело», и настроение его членов было весьма жестким. Туда принимались офицеры, преимущественно молодые, небольших чинов. У этого… скажем так, содружества молодых, много воевавших офицеров, как ни странно, имелась даже своя программа. Программа эта пока выражена неточно — возможно, потому, что общество не хочет афишировать свои цели, — но общие идеи вычленить можно. — Есаул внезапно прижал руку к горлу и громко сглотнул.

— Много сразу не ешьте, — нахмурился Горецкий, — желудок отвык.

— Куда уж много, — криво улыбнулся есаул. — Стало быть, подошел тогда к нашему столику капитан Лихачев и начал угрожать — дескать, не долго вам, господин полковник, осталось гулять по ресторанам, потому что карающая рука с мечом уже занесена над вашей головой и скоро, дескать, за все вам лично отольется. И что-то все четвертую роту вспоминал, что вся полегла она по приказу, мол, господина полковника.

За разговором Чернов как-то незаметно перешел на русский, но хозяин кабинета никак на это не отреагировал, он продолжал молча сидеть за столом.

— Так-так, — пробормотал Горецкий, — что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Вы, есаул, поподробнее насчет программы этого тайного общества, пожалуйста.