Закат на Босфоре

Неожиданно сквозь грохот револьверных выстрелов Борис услышал совсем рядом тонкое поскуливание. Оглядевшись, он увидел, что в той корзинке, которая упала на него с прилавка сидит испуганный щенок.

«Так вот почему этот рыжий не выстрелил в меня! — с изумлением понял Борис. — Этот громила сентиментален».

Эта мысль как будто разбудила его. Он увидел, что Сивый, отстреливаясь, довольно далеко отодвинулся от темного проема на месте вынутой панели. Оглянувшись на дверь и стараясь не попасть на открытое место, Борис перекатился к стене, нырнул в квадратный лаз и побежал по коридору.

Вокруг была абсолютная темнота. Борис перешел на шаг и придерживался рукой за стену, чтобы не упасть, но все внутри его пело: спасен! Еще минуту назад смерть казалась неизбежной, а теперь он спасен!

Позади некоторое время еще раздавались выстрелы, потом они затихли. Борис шел все медленнее, осторожно пробуя ногой дорогу, прежде чем сделать шаг. Спустя несколько минут сзади раздались чьи-то шаги, вдалеке появилось слабое пятно света. Борис прижался к стене, нашарил в ней какое-то углубление и постарался втиснуться в него. Пятно света быстро приближалось, и вскоре Борис различил хриплое, учащенное дыхание. Через минуту мимо него прошел человек. В неровном слабом свете фонаря Борис узнал капитана Сивого. Капитан шел, припадая на одну ногу, левая рука его болталась как плеть. Однако, даже раненный, он производил впечатление смертельно опасного человека, безупречной боевой машины. Борис замер, чтобы не выдать своего присутствия.

Сивый прошел мимо. Когда его шаги достаточно удалились, Борис, стараясь не шуметь, тронулся следом, ориентируясь на удаляющееся пятно слабого света.

Прошло еще несколько бесконечных минут, и Борис вслед за Сивым добрался до конца коридора. Выждав некоторое время, он проскользнул в пролом стены и оказался там же, откуда какой-нибудь час назад — а казалось, что бесконечно давно, — началось его путешествие во тьме к собственной гибели, которой ему удалось чудом избежать.

При входе в туалет по-прежнему дремал унылый толстый турок, который всей своей вялой фигурой старался внушить окружающим: знать ничего не знаю, ничего не видел, в неприятности не впутываюсь.

Аркадий Петрович задумчиво помешивал ложечкой в стакане с остывшим чаем. Была глубокая ночь, но, несмотря на это, из-за стены доносились звуки хозяйственной деятельности Саенко: он сердито двигал мебель, шаркал щеткой, бурча под нос что-то весьма нелестное для Горецкого. Дело было в том, что Борис исчез. Еще сегодня утром Саенко по просьбе Горецкого был у него в гостинице и изображал камердинера, когда тот принимал посетителей — двоих мужчин и шикарную такую дамочку. Была она на вид красоты необыкновенной, однако у Саенко глаз наметан, и он сразу понял, что дамочка эта не только себе на уме, но и не больно-то благородная. Повидал он таких и в России — форсу много, а копнешь поглубже, и получается одно безобразие. Как вышел Борис Андреич их проводить, так и пропал начисто. Он, Саенко, и в парикмахерскую к мосье Лиможу бегал, и в ресторан к Луиджи. Луиджи — мужик справный, даром что итальянец, но поет здорово и вином хорошим Саенко угостил. Но не было, говорит, тут молодого синьора, и ничего он не передавал. У меня, говорит, вон, Мария загрустила. Эта Мария востроглазенькая, что за кассой сидит, и верно, только что слезы не льет. Она на Бориса-то Андреича давно глаз положила, а тут сердце-вещун дурную весть подает… Святую Мадонну все поминала, это Богородица по-ихнему так называется.

А господин полковник Аркадий Петрович как про утреннее исчезновение Бориса узнал, так нисколько и не расстроился. Это, говорит, брат Саенко, все так и нужно, ты, говорит, ни о чем не беспокойся, у нас, говорит, все предусмотрено.

Он, Саенко, чуть было не всунулся: у кого, мол, это — у нас? С англичанином этим, мистером Солсбери, опять Аркадий Петрович дела какие-то завел? Но сдержался тогда утром, потому что положение свое Саенко очень хорошо понимает. Аркадий Петрович — человек серьезный, Саенко доверяет, но уже если сам ничего не скажет, то и спрашивать нечего. Англичанин этот, мистер Солсбери, тоже господин обстоятельный, но нет у Саенко к нему доверия. Потому как англичанин. Они все себе на уме. Союзнички все, конечно, хороши, что уж тут говорить, но французы все-таки совесть не совсем потеряли — русских эмигрантов к себе пускают, а англичане заперлись на своем острове — и ни в какую щелочку к ним не пролезть. Вот тебе и союзники! Обязали турок да немцев русских принимать, те — сторона побежденная, делают, что прикажут. Уж не знает Саенко, как там у немцев, а здесь басурманы проклятые не больно-то русским рады. Ни приюта, ни пищи, живи на свои деньги. А откуда их взять, деньги-то, если многие в чем есть из России бежали? И теперь это все с себя проели… Ох и подлый же народ турки!

Саенко с остервенением замахал щеткой.

— Саенко! — послышался недовольный голос Аркадия Петровича. — Ночь на дворе, а он вздумал уборкой заниматься. Ты бы угомонился уж…