Заходите за хорошим настроением!

«А куда эта очередь?» – робко так спрашиваю. «А это латвийское правительство в мудрости своей приняло закон: сколько корзинок, столько и людей в магазин впущают». О как! Мне бы плюнуть да уйти. Но носки-то нужны? Нужны! «А ну, – думаю, – введут закон, что, сколько ног, столько и носков в одни руки давать?!»

Ну и встала корзинку ждать. Я такой очереди с советских времен не видела. Когда больше одной пачки в руки не давали. И все злые. Все внутрь хотят. И я хочу.

Но зато, как внутрь попала, тут и оторвалась по полной! Накупила мануфактуры всякой: четыре пары носков, и карандаш, и ручки, и даже тряпочку для пыли. Гулять так гулять!

Носки теперь буду носить до последнего. Пока смерть нас не разлучит. И старые ни за что не выброшу. Резинка у них целая совсем, можно надевать поверх ботинок. Или сшить из них игольницу или другую какую полезную в хозяйстве вещь. Или внукам завещать.

Наружу-то я теперь не скоро рискну.

Ода скромному труженику пылесосу

Не пора ль нам, братие, ударить одой по депрессухе?

Одой хочу я воспеть друга людей – пылесоса!Только гекзаметр будет достоин его.Крошки и пыль, и собачию шерсть собирая,Ползает он, я же, руки сложивши, сижу.Оду хочу я пропеть фирме китайской Xiaomi,Моющий ибо она изобрела пылесос!

Быт облегчив несказанно ленивой хозяйке,Трудится робот-китаец на ниве латвийских полов.Одою как не воспеть мне и сына мово Станислава?Любит он мать и ей подарил пылесос!Мать же его, в безделье часы коротая,Богу курит фимиам и бездарные оды поет.

Ой, держите меня всемером!

В Швейцарии и Англии откроют ми*ет-кафе. Да-да, вот именно! Ну а где современному человеку еще культурно развлечься? За столиком в любимой кафешке, елы-палы.

Хотя на протяжении истории нашего вида sекс всегда считался делом сугубо интимным. А обнаженка воспринималась как прелюдия к sексу. Женская ножка, выглянувшая из-под платья, приводила шалуна Александра Сергеича в крайнее возбуждение. Эх, наивный. Романтик!

Вот в тысяча девятьсот седьмом году арестовали даму, которая рискнула появиться на пляже в мужском трико. В тысяча девятьсот двадцать пятом патрули мерили длину купальников и штрафовали всех, у кого они были короче нормы. И мужчин топлес тоже арестовывали за «непристойный вид». А неча народ смущать.

Бикини были под запретом аж до тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Однако потом голые телеса так и рванули наружу! И грянула сексуальная революция шестидесятых. И опаньки! – попутно выяснилось, что и у женщин бывает оргазм. Но, невзирая на это, дам в брюках и мини-юбках все еще не пускали в самолеты и рестораны. Потому что разврат.

Ну а уж в двадцать первом веке кого ты удивишь шортами по самое не могу или голыми сиськами? А теперь вместе с чашечкой кофе поутру можно будет запросто заказать ми*ет. Ми*ет, ребята! В кафе!

Я лично так себе все это представляю: заходит заспанный мужик, скидает шубу, заказывает кофе, спущает портки и по планшету выбирает проститутку для эротических утех. Выпивает кофе, стараясь не подавиться, напяливает портки и чалит в закат.

Но вот что не дает мне покоя: а каковы критерии выбора? Количество зубов и качество прикуса? Он же ее лицо под столом не увидит! Или для таких высоких целей лица существенной роли уже не играют?

Или такая фишка: разомлел клиент и просит продолжения: «Поедем, – мол, – красотка, в номера». А красотка ему гордо: «Я тебе не простиtутка какая, а невидимый боец подстольного фронта. Не отдам поцелуя без любви!»

Я вот тут дико интересуюсь, ребят, а это точно то, за что мы боролись? Как-то очень мне захотелось обратно. В корсет. Уж пусть лучше юбки линейкой меряют, чем вот это все.

Пальцами и яйцами!

Это попадалово случилось со мной в Гамбурге. Было мне в ту пору тридцать шесть, и я дружила с Хансом. Ханс был мужик совсем простой. Наш был мужик.

А его маму звали Улла. И вот в ней-то чувствовалась настоящая порода и воспитание. Я ее обожала! В свои семьдесят восемь она была самым адекватным собеседником из всех, кого мне довелось встретить за два года жизни в Гамбурге.

Дом у Уллы был приличный, в зеленой зоне. Но без бохатства и золотых унитазов. Я у нее всегда чувствовала себя, как дома. Хорошее воспитание в том и заключается, чтобы люди рядом с тобой себя уютно чувствовали. Это я потом поняла.

Однажды мы остались ночевать у Уллы, чтобы в потемках пьяными не переться домой через весь Гамбург. А наутро я задержалась в душе, и Улла крикнула мне наверх, чтобы я не спешила. Они меня дожидаться не будут и сядут завтракать: «Окей?» – «Ну конечно, окей!»