Закон семьи

Осторожно разбудив Тамар и показав, как прикладывать ребенка к груди, Хульда распрощалась с ней. На душе у Хульды было тяжело. Тамар все еще со страхом на лице глядела на ребенка, тем не менее позволила уговорить себя взять его на руки и покормить. Хульда надеялась, что родильница со временем привыкнет. Напоследок она проинструктировала Цви Ротмана, наконец возвратившегося в каморку к семье. Свекровь больше не появлялась. Цви вновь сообщил, что его отец находится в деревне в Бранденбурге и, может быть, принесет, помимо хороших новостей, что-нибудь из съестного. Хульде было известно, что многие берлинцы ходили на убранные поля рядом с городом собирать то, что там осталось. Ее не особо интересовало, где был старик, ее больше заботило, чтобы напряженность в отношениях Тамар и ее свекрови не омрачила первые дни после родов. На этом ее работа была закончена.

– Я зайду к вам через два дня, – пообещала Хульда.

– В шабат[13]

? – со страхом спросил Цви. – Родители этого не потерпят.

– Ваш шабат меня не касается, – резко парировала Хульда, напоследок как следует укутав Тамар и младенца. – Я в ответе за вашу жену и ребенка, и я буду ровно в три.

С этими словами она схватила свою сумку и ушла.

Хульда не понимала этих людей. Взгляды, которые Цви бросал своей молодой жене, казались полны искренней любви и заботы. Совершенно очевидно, что она дорога его сердцу. С другой стороны, он не посчитал нужным находиться рядом с ней в эти тяжелые моменты родов; ему было все равно, что она рискует, в схватках отправившись к телефону, в то время как он торчал в штибеле

[14]. А перед матерью, видимо, он испытывал страх не меньше, чем Тамар. Маловероятно, что он пойдет против матери ради жены.

По дороге домой Хульда задавалась вопросом, как эти двое познакомились. И как Тамар из далекой Смирны очутилась в еврейской семье, да еще и в Галиции, и из этой самой Галиции проследовала с Ротманами аж до Берлина? Свекровь явно не любит Тамар – это ощущается каждую секунду.

Хульда содрогнулась при мысли о том, как можно быть настолько зависимой от человека, который тебя в открытую презирает. В первые дни после родов женщина особенно слаба и ранима, никогда ей не требуется столько теплоты, покоя и заботы, как в это время – когда напряжение родов, пробуждавшее в ней недюжинные силы, спадает. Ослабевшей женщине страшно, больно. Все дурные мысли, все печали, до сей поры дремавшие, овладевают ею… И когда в семье не находится того, кто проявил бы к родильнице заботу и участие, это горе. Хульда решила в первые недели навещать Тамар как можно чаще, чтобы поддержать ее, ведь у нее дома этого определенно никто не собирался делать.

Потом мысли Хульды перекинулись к раввину, который столь бесцеремонно, точно член семьи, может входить в этот дом. Почему именно ему, а не Цви непосредственно после родов доверили ребенка? Почему один он бродил с новорожденным по кухне, словно обладал на него такими же правами, что и отец ребенка? Если же он пришел как духовный пастырь, попечитель общины, как представился Хульде, тогда почему не справился о Тамар? Кто как не она сейчас нуждался в его опеке? Или, будучи армянкой, христианкой, она в его глазах того не стоила?

Погруженная в раздумья, Хульда не заметила, что не туда повернула. Она вдруг очутилась на незнакомой улице. Узкой, с кривенькими домами и там да сям приколоченными вывесками. Здесь многие надписи тоже были на идише. Хульда уже собралась повернуть, как услышала музыку, доносившуюся через открытую дверь полуподвала в старом доме. Играла флейта или кларнет, потом скрипка. Задорно, живо и слегка фальшиво, но в то же время с особым обаянием. Холодный осенний ветер доносил до нее обрывки мелодии, Хульда стояла и слушала до тех пор, пока дверь не захлопнулась, разом оборвав музыку.

Влекомая любопытством, Хульда подошла к дому. На маленькой картонной табличке, прибитой к покосившемуся забору со стороны улицы, стояло единственное слово: «Танцзал». Хульда мимоходом вспомнила вечер в «Зимнем саду», где она была с Карлом. С тех пор она о нем не слышала и силилась избавиться от картины в памяти, когда после холодного прощания ночью на Потсдамской площади, Карл, засунув руки в карманы пальто и сгорбившись, бежал от нее прочь.

«Почему бы не отдохнуть разок без него?» – подумала Хульда. Что ей мешает зайти в этот танцзал, выпить бокал пива и насладиться музыкой? Даже эти несколько тактов, услышанных с улицы, казались ей лучше номеров шикарного оркестра варьете.

Недолго думая, она спустилась на две ступеньки и протиснулась сквозь маленькую дверь в теплое помещение.

Воздух был хоть топор вешай. Хульде пришлось чуть ли не наощупь пробираться сквозь густой сигаретный дым, к маленькой барной стойке, окруженной посетителями.