Заметки по пастырскому богословию

В молитвенном правиле перед причащением неразрешимая и непреодолимая антитеза: «низость человека - высота Бога» находит свое разрешение и преодоление в созерцании любви Божией, которая именно так благоволит спасать человека (то есть через непосредственное духовно-вещественное соединение со Христом). Для любви не находится препятствий в диаметральной противоположности двух бездн - греха человеческого и святости Божией. Поручительницей этому оказывается Богоматерь, в которой Бог благоволил соединиться с человечеством. Поэтому в правиле перед причастием мысли о милосердии Божием и Его любви к человеку особенно сильно звучат в каноне, акафисте и молитвах ко Пречистой Богородице Марии.

Человеческое сердце, столкнувшееся с фактом своей бесконечной виновности перед Богом и безграничной Святости Бога и нашедшее как бы нежданный выход и надежду в неизреченной и необъяснимой любви Бога к этому сердцу, неизбежно рождает обильные, искренние слезы глубочайшего покаяния и глубочайшего умиления! Отсюда в Православии искони веков такие слезы прославляются и почитаются как особый Божий дар! Они далеки от какой-либо ложной чувствительности, которую в міру принято называть сентиментальностью, чужды всякого лицемерия и притворства. Ибо Православию глубоко чужда всякая, даже «благочестивая»

неправда. В этой связи важно понять, что и слова, положенные читать пастырю перед причастием, в которых он исповедует себя «первым из всех грешных», - это отнюдь не благочестивое лицемерие (ради некой ложной скромности), а действительная и сущая правда о нем самом. С таким сознанием священник Православной Церкви и служит и живет...

Отсюда в нем, да и во всех православных, растет искреннее презрение к себе, полное себе неверие

, боязнь всяческого своеволия, особенно в духовных делах, всецелое упование лишь на одного Бога и стремление во всем действовать только по воле Божией и как бы вместе с Ним по особому Его внушению, то есть строить свою веру и духовную жизнь на живом, личном общении с Богом. То, что такое общение возможно и достижимо для каждого, кто к нему стремится, достаточно хорошо свидетельствует весь многовековой и современный опыт православной аскетики, предназначенной в нашей вере не только для монахов, но и для мірян и «белого» (женатого) духовенства в той мере, в какой это применимо в промыслительных условиях их семейного быта и жизни.

Такое «держание за Бога» во всем, глубокое понимание слов Спасителя: «кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой, и следуй за Мной» (Мк. 8, 34) - очень характерно для истинно-православного пастырского самосознания вообще. В особенности полное самоотвержение, забвение о себе характерно для служения Божественной Литургии. Это единственный путь, позволяющий избавиться от Сциллы и Харбиды, которые подстерегают неопытного, но искреннего и честного служителя и при совершении Таинства Тела и Крови Христовых.

Одна крайность в этом служении проистекает порой из незаметного гордостного самомнения («Я - священник!», «Я совершаю великое таинство!»). Такое внутреннее состояние, сталкиваясь с самоуничижительными словами правила перед причащением и молитв в ходе самой Литургии, неизбежно порождает более или менее явное, или скрытое лицемерие, притворство, показное только смирение, то есть фальшь и неправду. Второй крайностью может быть сильная растерянность, скованность, основанная на чрезмерном уклонении в переживание собственного ничтожества при недостатке надежды на помощь Божию и чувстования этой помощи.

Вообще в порядке православной духовной жизни переживание и сознание своей крайней греховности и немощи должно предшествовать помышлению о величии и всемогуществе Бога, а оба эти переживания должны растворяться в чувстве Божией любви, твердой надежде на Господа и поддерживаться ощутительным действием Божией благодати. При таком состоянии духа священник становится (и чувствует себя) не просто исполнителем богослужебного чина, но добровольным и внимательным соучастником

величайших Божественных деяний, подлинно сослужителем Бога в домостроительстве тайн спасения.

И в таком случае священник - уже не обычный земной человек; здесь он в известной мере уже «новая тварь», обоженный человек, сотаинник и делатель Царства Небесного, священник Нового Иерусалима. Такому внутреннему состоянию и положению священника удивительно точно соответствуют православные богослужебные облачения и изменяющиеся в процессе службы символические значения его собственной персоны (в этом случае неотъемлемой от значения богослужебных риз и тех действий, которые им совершаются).