Запас прочности

Гремит сигнал «Торпедная атака». Подводная лодка медленно циркулирует под водой, ложась на боевой курс. Слежу за Звягиным. Он заметно волнуется, но работает хорошо, лодка идет ровно. В 18.00 командир подает сигнал торпедистам.

— Торпеда вышла! — докладывает главный старшина Кононов.

Мы и так чувствуем сильную отдачу.

Командир снова поднимает перископ. Как раз вовремя. Вместе с взрывом мы слышим его радостный возглас:

— Взрыв в районе мостика!

Командир уступает место комиссару Пономареву, а потом Лошкареву.

— Все! Затонул! — констатирует Лошкарев.

Командир снова у перископа. В 18.12 он еще раз приказывает:

— Пли!

Теперь уже по другому транспорту. На сторожевике, по-видимому, увидели след от второй торпеды. Вражеский корабль яростно ринулся в нашу сторону. Даем ход обоими электромоторами, благо лодка повернута в море и глубины здесь подходящие. Напряженно слушаем — но нет, взрыва торпеды не дождались.

В 18.30 за кормой грохнула первая глубинная бомба. Взрыв довольно близкий, но для нас не опасный. Через семнадцать минут новый взрыв сзади и чуть справа. Теперь уже на значительном расстоянии. Значит, ушли от преследования.

Командир, широко улыбаясь, спускается по трапу в центральный пост. К нему бросаются все, кто здесь был, тянутся пожать руку, поздравить.

— Качать командира! — кричит кто-то.

— Ну, ну, тревога ведь! — предупреждает командир.

Впрочем, зря он беспокоится. В центральном посту такая теснота, что при всем желании человека здесь не покачаешь.

Отбой тревоги. Командир с комиссаром отправляются в седьмой отсек благодарить торпедистов.

Матросы радуются, как дети. Кто-то уже на ходу сочинил довольно скабрезную песенку:

У маяка АкменракиДали фрицам мы по…!

Ильин возмущен. Его штурманская привычка к точности не может примириться с такой вольностью:

— Мы потопили транспорт у маяка Папе. А маяка Акменраки вовсе не существует. Есть маяк Акменрагс!

Но его не слушают. Песенка пошла гулять по отсекам.

— Не кипятись, — успокаиваю я друга. — Пусть позабавятся ребята.

Задиристая песенка, надо сказать, быстро забылась. Такова уж природа искусства — оно тоже не терпит отступления от истины.

* * *

Еще неделю проблуждали мы в море. Подсчитали расход топлива и смазочных масел. В запасе остается не так уж много. По ночам работаем на верхней палубе, закрепляя на ней все, что поддается нашим усилиям, а то после бомбежек наш легкий корпус во время подводного хода начал было громыхать, как телега на ухабах.

По просьбе доктора дали морякам помыться теплой водой. Всю ночь опреснитель работал для этой цели. «Баня» не ахти какая — три литра на человека, но зато вода не простая, а дистиллированная. Ребята вполне заслужили такой комфорт, и мы с мичманом Казаковым расщедрились.

27 октября днем мы, как всегда, отдыхали. Разбудил нас ревун.

Торпедная атака!

Через пять секунд я уже был на своем штатном месте под нижним рубочным люком, сменив Сорокина.

Вахтенный офицер Булгаков, превратившийся по тревоге в командира боевой части три, перед тем как убежать в первый отсек, громко шепнул мне на ухо:

— Идут пять огромных транспортов. Охранение сильное. Держись, Виктор Емельянович, будет война!

Оборачиваюсь к трюмно-дифферентовочной помпе, чтобы дать команду немного выровнять дифферент, и вижу старшего матроса Змиенко. Догадавшись, что я сейчас примусь выдворять его из центрального поста, он опережает меня:

— Мне мичман разрешил. Бинты мне не помешают. Разрешите остаться на боевом посту.

Спорить некогда, и я подал ему команду:

— Принять из-за борта самотеком в носовую дифферентную цистерну пятьдесят литров, а в уравнительную номер один — сто литров.

Смотрю, орудует матрос обожженной рукой — только бинты сверкают. Ну, думаю, здорово марганцовые примочки Кузнецова помогли, а то ведь я раньше слыхал, что ожоги долго не заживают.

Из боевой рубки доносится голос командира:

— Запишите в вахтенный журнал: «Охранение: сторожевой корабль, два тральщика и два сторожевых катера».

Подводная лодка ныряет на максимально возможную на здешнем мелководье глубину. Скорость по-прежнему держим четыре узла. Вскоре за кормой проходит один из сторожевых катеров.

Гидроакустик старшина 2-й статьи Семин все время докладывает о местонахождении кораблей противника. Пока сближаемся с ними вслепую.

На большом ходу над нами проносится сторожевик, очевидно заметивший что-то подозрительное.

— Ход три узла! — приказывает командир и насчитанные секунды высовывает перископ в пене, оставленной сторожевиком. Для атаки выбирается огромный теплоход 15 тысяч тонн водоизмещением.

Сбавляем ход до двух с половиной узлов.

На этой скорости очень трудно вести корабль. Но ничего, все нормально. Сказывается, что дифферентовка идеальная.

Шум винтов корабля отчетливо доносится до нашего слуха.

Время застыло на месте, стрелки часов не движутся.

— Ход два узла!

— Товарищ командир, на этом ходу я не удержу лодку после залпа, — говорю я.

— Дистанция четыре кабельтова. Ход давать некуда. Сделайте все возможное. Аппарат… пли!..

— Пошел помпа в носовую дифферентную! Носовые на погружение!

— Торпеда вышла!