Записки. 1793–1831

Наконец, после многих неудач, беспокойств и лишений разного рода, мы приплыли к месту нашего назначения, и, увы! скоро все то, о чем я мечтал, все то, что мне издалека казалось выгодным, даже пленительным, явилось на месте неудобным или, лучше, совершенно невозможным. Быстрое разрушение всех моих планов, и будущее, не представляющее мне ничего утешительного, произвело сильное волнение в сердце и повергло, наконец, в болезнь. Жена тоже занемогла. Нас перевезли больных в Нижний Новгород. Как нас люди наши перетащили в город, каким образом, — я после тяжкой горячки первый начал оправляться, потом жена моя, — не могу понять и доселе. Едва успел я встать на ноги, явились и заботы. Во время болезни нашей люди, чтобы платить за квартиру, за лекарство и прочее продали почти все наши пожитки, серебро, часы, и т. д.; но, к счастью, уцелел фрак, в котором я прилично мог явиться в публику. Не зная никого, я пошел прямо к г-ну гражданскому губернатору, рассказал ему откровенно свое положение, но он уже об оном был извещен. Г-н гражданский губернатор, приняв меня ласково, открыл мне дом свой, воскресил во мне надежду и, наконец, по его влиянию, и стараниями М. Л., с которым я познакомился у губернатора, дворянство выбрало меня в заседатели совестного суда.

III

Совестный суд восстановлен был императором Александром после кончины Павла I. Здесь явился случай, о котором рассказать почитаю обязанностию, ибо он имел сильное влияние на будущую судьбу мою. В Нижнем Новгороде жил человек, известный своими странностями и своим богатством. Это был отставной поручик Нармондский; он ходил в длинном бархатном русском кафтане и проводил дни в совершенном отчуждении от людей. Я об нем слыхал, но никогда не видал. В одно утро рано приходит ко мне нижегородский полицеймейстер Кемпек, бывший прапорщик прусской службы, следовательно с длинной по пояс косою, и объясняет мне следующее: г-н Нармондский в несчастии, а он мой благодетель. Приехал сюда отставной майор Т.[99]

, купивший у наследников Нармондского за пять тысяч рублей ассигнациями право получить имение, состоящее из двух тысяч душ. Нашел в гражданской палате покровительство; она, по иску Т., требовала, чтобы Нармондский явился и дал ответ. Он ни того, ни другого не сделал, утверждая, что при жизни его, а еще менее за пять тысяч рублей, нельзя купить имение в две тысячи душ без обмана казны. Палата посадила его в тюрьму. Нармондский просит позволение подать просьбу в совестный суд. Судья, князь Г., был в отсутствии; а я, обрадовшись случаю защитить притесненного, сказал полицеймейстеру, что тут спрашивать нечего; пусть подает. Между тем, отправил я эстафету к князю с следующей запиской: «Присягайте, князь, как можно поспешнее; здесь давя невинного; он подал в суд просьбу, и я уже начал действовать. Ради Бога, приезжайте скорее, чтобы не вырвали у нас из рук доброго дела». Князь тотчас прискакал; мы вытребовали дело из гражданской палаты и, по известной статье учреждения, немедленно освободили Нармондского. Майор Т. не желал судиться в совестном суде; а мы, по этому самому нежеланию судиться по совести, отказали Т. в иске его, с прописанием всей беззаконности оного. Т. поехал в Петербург и принес жалобу г-ну министру юстиции на князя и на меня, следствием чего было, что нас потребовали в Петербург. Красноречие наше, жар, с которым защищали мы невинность, осрамили майора Т. Ему отказано было, а меня поведано принять в службу, и я помещен был в Москву, в удельную контору, товарищем советника[100].

IV

Тогда удельной экспедиции подвластны были несколько губерний, что все составляло 80 тысяч душ[101]

. Боже мой! С каким восторгом спешил я в Москву, чтобы скорее вступить в должность и сделаться защитником и покровителем 80 тысяч душ. Я мечтал уже быть действительно их благодетелем. Меня в этом сильнее обрадовало то, что, при отпуске, г-н министр уделов сказал мне: «Пишите прямо ко мне: я поставил в Москве советником человека старого, но почтенного. Вы молоды, деятельны: вам доверяю участь значительной части людей. Я надеюсь на вас; пишите прямо ко мне». Чего же лучше? я этому поверил и радовался заботливости министра о человечестве. Увидим последствия.

Начальник удельной экспедиции, советник К., был человек добрый, мягкий, но без всякой энергии и воли, довольно простоватый, старый и занимался более подправкой масляной краской испорченных картин у графов Шереметева и Мусина-Пушкина. Это составляло его кредит; но его поддерживала еще хитрая его жена, находившаяся в тесной связи с известной тогда Прасковьей Степановной, любимицей министра уделов. Презренная эта связь заставила меня презирать и советника, и жену его, пользовавшихся таким гнусным кредитом, даже и всех товарищей и служащих в экспедиции, которые ползали перед начальником из этой подлой связи[102]. В самом деле, я бранился с подчиненными и неоднократно заставлял возвращать крестьянину насильно у него взятое.