Записки. 1793–1831

Я: То, что, если бы Сперанский был отцем моим, я поцеловал бы у него руку, поплакал бы о разлуке с ним, о его несчастии, но тотчас бы запечатал его кабинет и не дал бы вынестъ ни одного листочка.

Балашов: Не понимаю, что вы хотите сказать? Но прошу не забываться.

Я: Между нами все кончено. Я с вами не служу; следовательно, вы мне более не начальник, а я не подчиненный.

Балашов: Хорошо! Но сперва поедемте к Бологовскому.

Я: У Бологовского печатать нечего; его просто велено так отправить. Позвольте предоставить вам одному удовольствие отправить сына блогодетельницы вашей, Миронии Петровны Бологовской.

Балашов: Знайте, что вы имеете во мне, и навсегда, непримиримого врага!

Я

: Очень знаю, и очень благодарен.

Балашов: Увидим, когда ни один из моих товарищей не захочет иметь вас при себе, и кроме гонения вы ничего не увидите!

Я: Это-то мне и нужно; вы выкажете себя в настоящем виде, а рано или поздно правда восторжествует.

Балашов сел в карету, а я в сани.

Приехав домой, тотчас послал за Фоком, чтобы он немедленно принял все дела, согласно рапорту, заготовленному министру и им подписанному, о котором говорено прежде.

XVII

На другой день, в 12 часов утра, был я потребован к государю и принят был в большом кабинете.

— Балашов сказал мне, что он крайне вами недоволен и что даже ни он с вами, ни вы с ним служить не хотите. Я догадываюсь… — Государь засмеялся. — Донесение его как-то неясно, сбивчиво, а сваливает вину на вас, что вы не умели быть ему помощником.

— Я первый отказался с ним служить, ваше величество! Я горжусь тем, что не умел быть помощником ему. Он действовал один; а я был, и то иногда только, зрителем.

— Вы не можете себе представить, какой был вчера тяжкий день для меня! Я Сперанского приблизил к себе, возвел его и имел к нему полную доверенность, и вынужден был его сослать. Я плакал. — И в сию минуту, действительно, слеза навернулась на глазах его величества.

Я молчал.

После нескольких минут государь сказал:

— Расскажите мне подробно, что и как все было.

Я начал свое повествование, как уже подробно мной рассказано. Когда я дошел до того, что Балашов поехал за шапкой, теплыми сапогами и деньгами для Магницкого, государь подхватил:

— Этого мне Балашов не сказывал, верно хочет с меня эти деньги воротить, ибо очень трогательно рассказывал мне положение Магницкого; но я будто ничего не понимаю.

Когда я дошел опять до Магницкого, который стал перед зеркалом и, надев на голову шапку, сказал жене своей: «Suis-je bien coiffé par la police? Еh?»[196], государь громко засмеялся, прибавя:

— Он остер, умен, но ужасно ветрен.

Далее государь как будто удивился, что Балашов оставил меня одного у Магницкого, а сам поехал к Сперанскому, сказав:

— И этого мне Балашов не говорил.

При рассказе о том, что на вопрос Магницкого, едет ли Воейков с нами, я отвечал: не Воейков, а Бологовской, и что Магницкий просил у меня позволения написать Сперанскому несколько слов… Государь с гневом прервал речь мою:

— Если это сделано из сострадания, то оно в нынешнем случае неуместно, даже преступно! И привело меня в величайшее затруднение, ибо, когда Сперанский вошел ко мне и начал раскрывать портфель, а я сказал ему: «не нужно, Михаил Михайлович, у меня есть другое дело, о котором с вами переговорить хочу», и каково же было мое удивление, когда он мне хладнокровно отвечал: «Государь! Я все знаю; по выходе моем от вас я буду отправлен в Нижний Новгород. Но позвольте воспользоваться последней минутою, в которую имею счастие быть перед вами, и тем изъявить верноподданническую мою преданность». Тут начал он мне описывать Балашова такими красками, которые меня ужаснули. — Это вы открыли ему глаза.

— Я не мог, государь, объявлять Магницкому, чтобы он поехал к Балашову просить маршрута; не мог объявить и Сперанскому, что он поедет в Нижний Новгород, ибо я этого не знал и знать не мог; я даже и тогда не знал, когда мне Балашов вечером объявил с ним вместе ехать — отправлять приятелей. Надобно узнать, по чьему совету люди Сперанского были одеты по-дорожному и знали, что их господин едет в Нижний Новгород. Сверх того, Балашов, очерня меня Магницкому, выдумал сказку о Воейкове. Я, видя отчаяние Магницкого и его семейства, и что он окружен клеветою, и растроганный слезами его семейства, высказал правду, чтобы стряхнуть с себя клевету Балашова.

— Как бы то ни было, я вам этого простить не могу. Что же было далее?

Теперь я рассказал мой разговор с Балашовым до приезда Сперанского.

Это крайне веселило императора.

Он сказал:

— Это едва ли не было бы лучше.

— Но не для меня, государь!

Император улыбнулся.

— А все-таки нужно было Сперанского выслать. Доказательством тому то, что весь Петербург обрадовался ссылке его. Меня уже поздравляли; люди — мерзавцы: те, которые вчера утром ловили улыбку Сперанского, ныне поздравляют меня с отправлением его. Скажите мне, в каком расположении духа он поехал?