Записки. 1793–1831

Государь, вынужденный натиском политических обстоятельств вести войну с Наполеоном на отечественной земле, желал найти точку, которая, возбудив патриотизм, соединила бы все сословия вокруг его. Для достижения сего нельзя было ничего лучше придумать измены против государя и Отечества. Публика, — правильно или неправильно — все равно, давно провозгласила по всей России изменником Сперанского. На кого мог выбор лучше пасть, как не на него. Нужно только было раздуть эту искру, чтобы произвесть пожар. Государь доверил эту тайну графу Армфельту, величайшему интриганту, который в разных дворах никогда сам лично себя не выставлял, а всегда действовал косвенно через других. Он, как мы видели, действовал через Вернега; оба имели ввиду действовать за Бурбонов. Армфельт сперва отрекомендовал государю Балашова, как министра полиции и честолюбивого хитреца, которому польстит эта доверенность и которому настоящей цели высказывать не должно. Балашов ошибся, получив от государя повеление иметь за Сперанским строгий надзор; приняв за истину мнимую измену Сперанского и оберегая себя, почел нужным скрыть связь свою со Сперанским. Армфельт, ненавидевший Балашова, про которого говаривал: «Ce petit lieutenant de police veut être un homme d’Etat; quel ridicule!»[199], хотел, при сей верной оказии, свергнуть и его, но ошибся; отрекомендовал государю меня, полагая, что я, из желания возвышения, готов буду обнаруживать все шашни Балашова и из личных выгод напасть на Сперанского. Балашов вторично ошибся, выбрав для мнимого знакомства со Сперанским и Магницким Бологовского. Бологовской, разъезжая по Петербургу от одного к другому и к Сперанскому, возбудил в государе недоверчивость, который натурально все проведывал через своих шпионов, в которых, увы, недостатка у него не было. Когда я выступил на сцену, Балашов уже так запутался, что государь ему более не доверял; и Армфельт заготовил уже для него un eхil teтрогаirе[200]

. Государь, найдя во мне откровенность, которую я почитал необходимой перед императором, кажется, обрадовался. Государь получил письма от графов Маркова[201] и Растопчина, в которых припутали Вейсгаупта, Розенкампфа и других. Все это поколебало сильнее государя против Сперанского. Это путало и запутало все, и чем более нас было в движении, тем более в публике было толков, догадок и сказок на счет нас и Сперанского, которому уже другого имени не было, как — изменник! Следовательно, цель достигнута.

Моя ошибка была, что, не вникая в характер государя, я не видел в нем человека, а одного императора, перед которым, как перед Богом, ничего скрывать не должно и которому никаких выгод нет обманывать своих подданных. Таким образом, все актеры, кроме царя, который был один деятелен и который один с Армфельтом направлял таинственно весь ход драмы, остались в дураках. Мы действовали, как телеграфы, нити которых были в руках императора. Из чего хлопотали?! О том, что давно решено было в уме государя и чего они не знали и не догадались.

Все наши ссоры, разъезды помогли только более раздуть ненависть публики к Сперанскому!

Сперанского, Магницкого и Бологовского сослали. Балашов лишился министерства, но остался генерал-адъютантом[202]

. Армфельт остался при Финляндии. Морально пострадали я и Воейков[203], ибо Армфельт и Балашов и, наконец, сам государь назвали меня будто изобличившим Сперанского в измене, которой поистине не было; но нас не сослали, не отставили, а, лиша мест, отправили в армию, и тем набросили на нас пасмурную тень.

Государь приказал мне 26 марта 1812 года ехать в Вильну к военному министру Барклаю де Толли. Все шло так поспешно, что уже 27 марта я выехал из Санкт-Петербурга и приехал в Вильну 14 апреля 1812 года.

XVIII

14 апреля 1812 года явился я к военному министру Барклаю де Толли, который принял меня ласково и приказал заняться устройством будущей моей должности директора военной полиции 1-й армии, при военном министре[204].