Записки. 1793–1831

Государь стоял посреди комнаты, прислоняясь к своему письменному столу; увидя меня, сказал:

— Вы полагаете, для вас Сибири нет?

— Для невинного Сибири нет, государь!

— Император, наморщив брови, сказал:

— Хороши вы, господа!

— Виновато, быть может, начальство, а мы, государь, подставляли лоб, как последний солдат.

— Реляция Кутузова о Бородинском сражении мне не очень понятна; не можете ли вы мне кое-что объяснить?

Я начал рассказ и, по окончании оного, прибавил:

— Барклай поручил мне донести вашему величеству, что если он не убит, то он не виноват: он везде был впереди.

— Напишите мне, что рассказывали о Бородинском сражении, но черновой у себя не оставляйте… Зачем вы не остались в армии, когда Кутузов два раза увещевал вас остаться?

— Один раз, государь! — и пересказал ему мой ответ. — Мне жалок был Барклай в его несчастии и оставленный всеми, им облагодетельствованными.

Государь потрепал меня по плечу, сказав:

— Ты все старый.

Позвонив, приказал позвать графа Шувалова и сказал ему:

— Отвези его к князю Горчакову; скажи, что он останется при нем.

Мы поехали в придворной карете. Князь Горчаков рассказывал мне после, что он испугался, думая, что меня привезли к нему, дабы отправить в Сибирь.

XXІ

При князе Горчакове — по 1816 год.

В начале сего, т. е. 1816 года, пригласил меня, по высочайшему повелению, граф Аракчеев. Доложили графу. Он встретил меня в адъютантской и повел к себе в кабинет.

Граф: Я думаю, вы знаете, что, по высочайшему повелению, я вытребовал из Вологды Магницкого в Грузино[245]?

Я: Слышал, ваше сиятельство; весь Петербург об этом знал.

Граф: Мне нужно некоторое объяснение по некоторым делам. Между разговорами, пришлось мне спросить его: «Правда ли это, сам государь и все в Петербурге говорят, будто де Санглен был причиной вашей ссылки?» Он отвечал мне: «Нет, если бы мы не пренебрегли его знакомством, то, вероятно, ссылки бы не было». Я сказал: «Сам государь намекнул мне на dе Sanglin». Магницкий отвечал мне: «Это у нас в обыкновении». Сколько я ни старался выведать причину их отправления и заставить сказать откровенно: «Не де Санглен ли?», он подтвердил мне то же и прибавил: «Мы им одолжены». Я спросил его: «В чем же это одолжение состояло?». Он отвечал: «Благодарность заставляет о том умолчать, чтобы де Санглена не подвергнуть еще большим неприятностям». Теперь спрашиваю я вас; государь желает знать, в чем это состояло?

Граф посадил меня подле себя на диван, и с необыкновенной лаской подтвердил свое требование.

Я: Полагаю, что Магницкий намекал на следующее обстоятельство. В начале января 1812 года приехал ко мне Бологовской, знакомый мне по Москве, и, сказав мне, что Балашов просит его свести поближе со Сперанским и Магницким, просил у меня совета: «Приступить ли ему к этому делу?» «Охота тебе вязаться в такие темненькие дела, — сказал я ему. — Неужели ты думаешь, что министр полиции незнаком со Сперанским и Магницким; берегись, как бы вы все вместе куда-нибудь не прокатились; впрочем, ведь это тебе в привычку». «Ты меня пугаешь», — сказал он мне. «Отнюдь нет, но ужели ты думаешь, что, если только нужно будет, не Балашов, а министр полиции, выдаст тебя?» Бологовской уехал, но на другой день возвратился и сказал: «Магницкий и Сперанский объявляют тебе, что если ты будешь так дурно отзываться о Балашове и впредь, то они доведут это до его сведения и тебе будет нехорошо». «Спасибо, — отвечал я Бологовскому, впредь наука. Теперь поезжайте хоть все к черту, заговоришь о них — я буду молчать».

Граф: Вы поступили против приятеля благородно; к несчастию, имели дело с подлецами, каковы Бологовской и Балашов. Да вы неужели не знали, что вы сами окружены были шпионами? На что же упрекнули вы Магницкого?

Я объяснил графу известное уже в сих записках.

Граф: И эта вспышка была благородна, но неосторожна; зачем пустили вы Магницкого в другую комнату?

Я: Мог ли я ему запретить это?

Граф: Он, между тем, отправил записку к Сперанскому и, вероятно, во зло употребил слова ваши.

Я: Не понимаю, как в такое время он мог писать, разве словесно велел пересказать?

Двор — это омут, в котором разве только один черт спастись может, и просил графа исходатайствовать мне отставку.

Граф уговаривал меня остаться на службе.

— Вы знаете его, нынче я, завтра вы, а после опять я.

— Это-то и заставляет меня просить ваше сиятельство об отставке.

Граф: А чем же вы жить будете? Я знаю, у вас кроме жалованья ничего нет?

Я: Лучше с голоду умереть, чем жить в подобной передряге; брошу 12 тысяч жалованья и поеду в наследственную свою деревушку, состоящую из 84 душ, и буду покоен.

Граф: Вы давно служите; можете получить хорошее место.

Я: Благодарю ваше сиятельство, но осмеливаюсь вторично просить исходатайствовать мне отставку.

Граф: Я уважаю вас, Яков Иванович, и поддержу вас; и мне давно так поступить надо было, но… И он пожал плечами.

Мы расстались. Граф сдержал слово; государь на отставку не соглашался, но граф выхлопотал мне указ от 23 марта 1816 года, причислить меня к герольдии, с производством по 4 тысячи рублей ежегодно.