Записки. 1793–1831

— Что значат эти часовые? Что я, под арестом, что ли?

— Так приказано, — отвечал он.

Я вышел в первую комнату, взял бумаги и написал Потапову следующее:

«По письму моему к императору, я просил добровольно предстать перед лицом его величества. Меня привезли. Со мной бумаги, писанные рукой императора Александра I. Часовые стоят у дверей, как будто сторожат арестанта; следовательно, и бумаги Александра под арестом. Прошу нас избавить от ареста, и часовых удалить. Бежать или выскочить из окна мне невозможно; слишком высоко, и я ни к тому, ни к другому не способен. Часовых не нужно меня стеречь! Яков де Санглен».

Я простился с офицером, сказав: «Отдайте эту записку генералу Потапову», лег, не раздеваясь, на свою шубу, и от усталости крепко заснул.

На другое утро, явился офицер с коробом, в котором лежали: чайный прибор, фунт чаю, бутылка рому и булки. Расставив все, сказал мой офицер:

— По приказанию императора, караула более нет.

— Как это случилось? — спросил я.

— Вашу записку отправил генерал Потапов к графу Чернышеву, а этот к императору, и велено снять караул.

«Это все идет изрядно, — сказал я про себя; — что-то будет далее?» К обеду принес мой офицер в медном судке подозрительного содержания кушанье. Опять пошла записка к Потапову:

«По милости в Бозе почивающого императора я имею 4 т. р. жалованья, и сверх того я не совсем нищий, чтобы глотать подобный обед. Я прошу позволения послать в лучшую гостиницу за приличным обедом».

Через час получил я от Потапова: ассогdé[254]. Но до этого не дошло; явились приставленные ко мне люди, накрыли на стол и подали славный обед.

— От кого? — спросил я.

— Не знаем, — был ответ.

Провел дня два в скучном одиночестве. На третий день явился ко мне Потапов.

— Наряжена коммисия для допроса; будьте готовы к одиннадцати часам, — сказал он мне.

— Я готов, — отвечал я, — а что? И вы член коммисии? — спросил я.

— Не удостоен, — отвечал Потапов. — Приходите ко мне, вас проведут с заднего крыльца; я введу вас в этот ареопаг, и сам уйду.

К 11 часам пришел я к Потапову.

— Вы в мелочах очень аккуратны, — сказал он, посмотрев на часы; еще десяти минут нет, лишь ударило одинадцать; — он отворил дверь, ввел в ту же голубую комнату, где вокруг стола сидели трое генералов, а четвертый стул был порожний.

Потапов ушел, и я сделал три шага вперед. Никто не трогался с места, и я тоже. Наконец встал граф Чернышев и сказал мне:

— Как мы давно с вами не видались, Яков Иванович!

— С тех пор, — отвечал я, — как вы после Бородинского привезли Кутузову орден Святого Георгия первой степени.

— А меня узнали ли вы? — спросил граф Орлов[255].

— Вы так выросли, что трудно было бы узнать того поручика, который после Бородинского сражения лежал в моей бричке.

— А это молодой генерал, которого вы знать не можете — это Владимир Федорович Адлерберг[256].

— Не сын ли того подполковника Адлерберга, который убит в Шведскую кампанию? — сказал я.

— Так точно, — отвечал он.

— Je suis donс en pays de connaissance; tant mieux![257] Граф Чернышев просил меня сесть на четвертый стул, и вот мы все уселись. Граф Чернышев открыл лежащий перед ним портфель, вынул из него бумаги и, подав мне, спросил:

— Вы это писали?

Я посмотрел и сказал:

— Это мое письмо к императору.

— По приказанию императора, растолкуйте нам его.

— Оно написано, кажется, по-русски, и если непонятно иностранцам, я не виноват.

— Начало вашего письма странно: какие это обстоятельства?

— Просто, польская война.

— Да, мы этого не поняли.

— А кажется, было близко.

— Государь приказал, чтобы вы нам представили все акты и документы, которые у вас в руках.

— Крайне сожалею, что не могу исполнить этого приказания; оно противуречило бы письму моему, в котором я изъяснил, что готов одному царю их представить; царь не умирает, а придворные сменяются.

— Мы доверенные особы у государя.

— Верю и радуюсь; а все-таки бумаг не отдам. Что касается до приказания государя, то я уже объяснил; теперь прибавлю только: может быть находится в них что-либо о вас, граф, чего вам знать не нужно.

— Так мы требуем от вас.

— Доложите государю, что у меня их отнять можно только у мертвого. Я пребуду верен императору Александру, который запретил мне кому-либо показывать; и я приказание его исполню, хотя и улыбки от покойного императора получить более не могу. Царь другое дело, от него ничего не должно быть скрыто.

— Что же? — сказал граф Орлов. — Яков Иванович прав; мы это доложим государю; увидим, что он прикажет.

Адлерберг пристал к нему, и граф Чернышев, немного с гневом, сказал:

— Так заседание наше кончилось.

Тут вошел Потапов. Граф Чернышев взял его под руку и начал о чем-то с ним говорить, а я разговаривал с Орловым и Адлербергом.

По окончании секретного разговора с Потаповым все разъехались; остались мы двое.

— Vоtrе ргеmiеr début à Рétеrsbоurg еst mаgnifique[258], — сказал мне Потапов.

— Хорошо! — отвечал я. — Да что-то будет далее.

— Чернышев объявил мне, — сказал Потапов, — государь желает, чтобы вы отвели де Санглену комнату у себя и чтобы он имел стол и все прочее у вас.