Записки. 1793–1831

— Не понимаю, государь! Вероятно, был обнесен, оклеветан окружающими его.

— А с Давыдовым[266] что у вас было?

— Тоже ничего, государь! Мы оба были выбраны начальниками над округами, учрежденными для охранения от холеры. Князь Голицын объявил в ведомостях о славном учреждении Давыдова относительно холеры и приказал всем руководствоваться его учреждениями. Я поехал к Давыдову; он оставил меня ночевать; учреждений я никаких не нашел; а на другое утро просил он меня выслушать сочинение: биографию генерала от кавалерии Раевского. Я откровенно заметил ему, что много либеральных, неуместных идей, печатание которых опасно. Он донес князю Голицыну, что я должен быть шпион; а князь Голицын довел это до сведения вашего императорского величества. Это было причиной моего всеподданнейшего письма к вам, государь!

— Как могли вы подумать, чтобы я поверил Давыдову, которого выгнал Паскевич[267] из армии; а этого я уважаю, как только сын может уважать отца; и тому Давыдову верить, который у театра дрался с простым жандармом.

— Я всего этого, государь, не знал.

— Я читал и письма брата к вам, я желал бы их оставить у себя.

— Противиться воле государя я не смею, но не могу скрыть моего прискорбия разлучиться с ними. Это лучшие доказательства для детей моих лестных отношений императора.

— Это похвально, если вы ими так дорожите. Я удержу только те, которых в партикулярных руках оставлять не должно, а прочие возвращу.

— Как вам угодно, государь!

После этого государь махнул мне рукою в знак прощанья.

Я подошел к государю и сказал: осмеливаюсь просить ваше императорское величество позволить мне уведомить жену и детей[268] о счастливом прибытии и что я свободен в Петербурге.

— Скажите Потапову, послать фельдъегеря.

— Ради Бога, государь, не фельдъегеря! Это опять всех перепугает; позвольте писать по почте.

— Пишите, что вы были у меня, что я вами доволен.

Я поклонился.

Государь проводил меня, отворил дверь, закричал: «Фельдъегеря!» Я опять поклонился. Государь кивнул головою и запер дверь. Возвратясь к Потапову, нашел я тут графа Чернышева и графа Орлова.

— Где вы так долго были? — спросил Чернышев.

— У государя, — отвечал я.

— А это что? — спросили все.

— Пакет, полученный от государя; посмотрите на печати.

— Что такое?

— Третьего дня хотели вы взять меня к допросу; ныне вы все в этом пакете; и мне приказано подать мое мнение.

— Коли вам нужен хороший писец, — сказал Чернышев, — то я его вам пришлю.

— Понимаю, ваше сиятельство; и писарь вам перескажет, что он переписывал, а мне велено содержать все в тайне. Покорно благодарю; сам кое-как перепишу.

Обратясь к Потапову, сказал я:

— Покойный государь по вечерам поил меня чаем; нынешний государь этой соurtоisie[269] не имеет; не угодно ли вам вознаградить это лишение? Язык изсох.

Подали чаю; начались расспросы, где государь меня принял. Я им рассказал. Хотели узнать, что государь говорил.

— Это спросите у самого царя, а мне повелено молчать.

Граф Чернышев взял меня под руку, сказав:

— Я объявил Потапову, что государь приказал каждый день, после обеда, возить вас по городу в карете и показать вам все постройки.

Пришедши в мою комнату, я тотчас принялся читать порученный мне фолиант и на каждый пункт писал мои опровержения.

Прописывать здесь огромный этот донос и почти не менее обширное данное мной опровержение было бы не у места.[270]

Скажу вкратце: донос был едва ли не на всех, окружавших покойного государя и оставшихся при Николае I. Все были объявлены иллюминатами: князь Александр Николаевич Голицын, Кочубей, Сперанский и прочие; сам император Александр, даже митрополит Филарет, без малейших доказательств[271].

Я все опровергал, с надлежащими доводами, и объявил доносителя фанатиком.

Следствием того было освобождение князя Андрея Борисовича Голицына из Шлиссельбургской крепости[272], а с ним вместе и купца Варгина[273].

Окончив огромный этот труд, я отправил его к императору, как приказано было, за тремя печатями. Государь был им доволен, сказав:

— Я вашей бумагой доволен; у вас лица в стороне. Вы доказываете и опровергаете все самими происшествиями и духом того времени; но я вам приказываю, когда выпущу князя Голицына, с ним не знакомиться и никакой переписки не иметь.

На другой день получил я от графа Чернышева следующее письмо:

«Санкт-Петербург. 12 февраля 1831 г, № 83.

Милостивый государь Яков Иванович! Государь император был весьма доволен лично представленными вами его императорскому величеству сведениями и объяснениями по делам, до прежней вашей службы относящимся. Высочайше поручить мне соизволил изъявить вашему высокородию его величества благоволение, в знак коего государь император жалует вам подарок, который вслед за сим, по получении из кабинета, мной к вам доставлен будет.