Записки. 1793–1831

Какое торжество! Честь мундира сохранена без пятна, и, кажется, я не струсил[281]. Бегу домой, рассказываю с важностью первому встретившемуся мне знакомому мой подвиг, другому, третьему; но хвастовство это было причиной той справедливой неприятности, которой я подвергся.

Адмиральше моей рассказала одна дама этот подвиг наш с некоторыми прибавлениями, как будто недостаточно было и того, что мы сделали. Адмиральша довела это до сведения адмирала моего, и меня потребовали налицо. Здесь попался я в расставленные мне сети. Адмирал приказал мне по обыкновению принести из канцелярии зоготовленные бумаги для подписания. Это было исполнено, и он приказал мне их читать. Некоторые он подписал, другие переправил и велел отдать переписать. Когда я возвратился за новыми приказаниями, адмирал, как будто мимоходом, спросил улыбаясь:

— Ну, как отпраздновали вы рождение господина N?

Я обрадовался случаю как можно живее передать начальнику все слышанное, виденное и содеянное на сем пиршестве. Странно показалось мне, что лицо адмирала при рассказе моем становилось более и более серъезным. Но я продолжал бодро свое повествование, не забывая выставить поярче трусость товарищей, а свое мужество, и для того скрыл, что в церкви проспал до утра.

— Это все? — спросил адмирал с холодностью, которая меня поразила. — И вам не стыдно, молодой человек, тщеславиться поступком, который всех вас срамит в глазах порядочных людей? Знаете ли вы, что такое церковь, когда обращаете ее преступно в место вашего кощунства, и за что опозорили вы тело давно опочившего несчастного человека?

Тут представил он мне всю важность моего проступка. Он говорил так сильно, убедительно, вместе с тем так трогательно, что непроизвольно на глазах моих навернулись слезы. Адмирал увидел это и тотчас смягчился.

— Вы молоды, — продолжал он, — будьте осторожнее в выборе друзей и бесед ваших. Желание блеснуть в сообществе господина N. вас увлекло. Если хотите удержать мое хорошее о вас мнение, то удаляйтесь от подобных обществ.

Этот урок так сильно подействовал на меня, что я отказался от театра, и мало-помалу оставил большую часть членов этого общества. Хотя сим отречением я нажил кучу врагов и самого г-на N. (Августа Коцебу), но я имел довольно силы этим пренебречь и обрел ту выгоду, что этот случай направил мой ум и сердце к религии, и во все течение жизни со стези религиозной я никогда не совращался.

Я слишком долго, может быть, останавливаюсь на предмете, маловажном для читателя, но я хотел познакомить его с великодушным, отческим обращением начальников тех времен с своими подчиненными, и как счастливы были родители, поручая детей своих более милостивым наставникам, нежели суровым командирам.

Служба моя была легка (и т. д. см. «Русскую старину», 1882, декабрь, с. 449).

В 1790-х годах и в начале XIX века велика была (в среде русских офицеров) сила общого point d’honneur. Мы по приезде в Москву ни к кому не являлись, часто не знали имени и фамилии г-на командира или г-на обер-полициймейстера. И никогда ни о какой глупости или шалости офицера в обществе не слыхали. Чем же это держалось? Амбицией. Честь была не на словах, а в сердце и делах. Она едва ли не составляла главную часть души, а пример подавали вельможи, прибавлю: военные. Тогда ни единый дворянин, разве больной, горбатый и проч. не начинал службы с чина коллежского регистратора (и т. д. ibid., с. 455).

В высших сословиях и беседах никогда, и всюду соблюдался тот же этикет, как и при дворе. Даже и купеческие дома (и т. д. ibid.).

Многие вельможи следовали высокому примеру императрицы Екатерины II и в своей частной жизни.

Окно государыниной (императрицы Екатерины II) опочивальни выходило на так называемый черненький дворик. Случайно подошла она к нему утром и ужаснулась, увидев страшное количество привезенной на императорскую кухню провизии. Вдруг явилась и куча салазок. Главный повар, отобрав нужное для императорского стола, раздавал лишнее, которое поваренки укладывали на салазки и увозили со двора. Императрица открыла форточку и, погрозив пальцем, вскричала:

— Право, пожалуюсь на вас обер-гофмаршалу. Смотрите, беда будет!

Последний, узнав о приключившемся, явился к государыне и просил позволения наказать виновных.

— Хорошо, — сказала императрица, — но надобно сперва узнать, куда они все это сваживают?

По строгому исследованию, обер-гофмаршал доложил, что кухмемейстеры отправляют все к своим семействам.

— Кормятся от моего стола, — отвечала государыня, — а я думала, уж не продают ли? А коли так, пусть их кушают на здоровье. Смотри только, чтобы не свезли всего, а то мне нечем будет кормить гостей моих.

Как снисходительна она была, а по ней и вельможи… (ibid., с. 460).

Однажды граф Салтыков[282] поднес императрице Екатерине II список о производстве в генералы. Чтобы облегчить императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова[283].