Записки. 1793–1831

Засим его величество, не находя более нужным пребывания ваше в Санкт-Петербурге, дозволил вам возвратиться к семейству вашему, повелев мне доставить к вам прилагаемые при сем 3000 р. Сообщая вашему высокородию о таком всемилостивейшем соизволении его императорского величества и покорно прося уведомить меня о получении препровождаемой суммы, имею честь быть с достодолжным почтением вашим покорным слугою Граф А. Чернышев».

Едва успел я прибыть в деревню к своему семейству, получил я от князя Андрея Борисовича Голицына письмо, в котором приглашает меня приехать к нему в деревню его, князя Голицына, для пояснения ему по сделанному мной опровержению его бумаг. Я не отвечал ему, а по высочайшему повелению отправил его письмо к государю; но откуда мог князь получить о сем сведения — не понимаю! Я получил следующий ответ от графа Чернышева:

«9 июня 1831 года, № 310.

Милостивый государь Яков Иванович! Государь император, прочитав всеподданнейшее письмо ваше от 28 мая, высочайше поручить мне соизволил вас уведомить, что его величество с удовольствием усмотрел из оного новое доказательство верности и усердия в выполнении обязанности верноподданного и изъявляет вам за сие монаршее свое благоволение и уверенность его величества, что похвальные правила, на коих все действия ваши основаны, не оставляют никакого сомнения, что вы всегда в подобных случаях поступите совершенно так, как теперь с письмом князя Голицына.

Сообщая вам о таковом отзыве его величества, имею честь быть с истинным почтением вашим покорнейшим слугою, граф А. Чернышев».

Рассказы Якова Ивановича де Санглена

Сперва почитаю обязанностью познакомить вкратце правнуков и поздних моих читателей со мной и моею фамилиею. Та фамилия, которую я носил и передал детям своим, не есть настоящая, настоящий только герб мой.

Отец мой под именем de Sanglain, a chevalier de la Payre под собственным своим. Отцу моему прислано было из отечества 40 000 руб., и в 1775 году женился он в Москве на девице Brocas. Плод этого брака в 1776 году 20 мая был я, на квартире в доме Тележникова, у Покровских ворот.

Chevalier de la Payre в 1812 году погиб от рук своих соотечественников, когда отец мой уже давно покоился в земли, оставив меня четырех лет. Chevaler de la Payre явился перед вошедшими в Москву французами в темно-синем своем мундире, с красными обшлагами и шляпе с белым бантом. Завязалась ссора, зачем на шляпе его не нововведенный бант tricolore! Слово за слово. Французы, выбраня его vilain royaliste[274], бросились срывать с него мундир, шляпу. 85-летний старик обнажил шпагу и пал, защищая мундир и белый бант своего короля. Morand, умерший долго после выхода французов из Москвы, пересказал мне этот последний подвиг родственника моего chevalier de la Payre.

Говорить о своей молодости было бы только удовлетворением самолюбия, а читателю не доставило бы ни малейшего удовольствия.

Выпишу из моей жизни единственно те моменты, которые более или менее имели влияние на будущую судьбу мою.

Я лишился отца на пятом году своего возраста. Первой моей наставницей была мать моя, и библейская история с картинками, по которой училась она сама, была и моим первоначальным чтением. Книга эта хранится и ныне у меня с достодолжным почтением. Семи лет отдали меня в пансион.

Малейшая невежливость против дамы (в годы моей молодости) наказывалась со стороны всего прекрасного пола жестокой холодностью, а со стороны мужчин пренебрежением…

Личное оскорбление заставило его забыть ту пользу, которую он отечеству принести бы еще мог.

Я шести лет находился при сем отличном человеке, раздавал бедным его благодеяние с соблюдением величайшей тайны. Сколько мог бы представить я примеров благодетельных его поступков, но я обращусь к самому себе. Открыв мне дом свой и присовокупив меня таким образом к семейству, он всячески старался дать юности моей нравственное направление. Никогда не оскорблял он чести офицерской грубыми словами, выговаривал ошибки милостиво, передавал всякие свои понятия о чести, о службе и обязанностях благородного человека, которые подтверждал примерами своими. Приучил меня к приятности делиться с ближним и взирать на все свыше обыкновенной земной точки. Сколько я обязан сему возвышенному человеку за данное юности моей направление к добру, я того высказать не в силах! Пусть выразит это слеза, падшая на бумагу при воспоминании об оказанных им мне благодеяниех! Расскажу только об одной моей шалости, в которую вовлечен был более самолюбием, нежели из внутреннего желания показать пренебрежение к мертвым и к святыне. Но урок, данный мне адмиралом, сильно пробудил во мне не только должное уважение к церкви, но и любовь к религии, которая тогда между немцами ослабевать начала.