Записки. 1793–1831

— Это за что? — спросила государыня.

Граф отвечал:

— Офицер его ударил.

— Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер; им должно дорожить; он нам пригодится. Таких людей у нас немного!

И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры». Екатерина не ошиблась; князь Цицианов оправдал ее мнение — пригодился!

Во второй день моего приезда в Санкт-Петербург встретился я с одним из наших офицеров О… На вопрос его:

— Где ты остановился?

— У Демута[284], — отвечал я.

— Что платишь за обед?

— Рубль.

— Ого, брат, видно у тебя денег много.

— Не слишком; да делать нечего, есть надобно.

— Коли хочешь дешево и славно отобедать за императорским столом, то приди завтра ко двору в двенадцать часов и стань у фонарика. Коли прежде меня придешь, то выжди меня, а то я подожду. Не забудь только взять двадцать пять копеек.

Признаюсь, я ничего не понял, однако в 12 часов явился в назначенном месте; вскоре пришел и покровитель мой. Мы вошли во дворец, поворотили направо и между колоннами пробрались до императорской кухни. Все поваренки поклонились моему товарищу, и он подошел к человеку пожилых лет, указал на меня, и нас впустили в боковую комнатку. Стол был накрыт.

— Садитесь, — сказал мой лейтенант, — отведайте царского кушанья и царского вина.

И в самом деле, мы славно отобедали. Никакого нет сомнения, что мы и на второй и третий день не преминули воспользоваться этим благоприятным случаем, положив каждый раз на стол по 25 копеек ассигнациями. Кто их получал, неизвестно. На пятый день, накормив нас сытно, объявили нам печальную весть, что обеды наши прекращаются. Причина была следующая. Какой-то шпион, виноват, тогда ни людей этих, ни слова этого не существовало, а просто какой-то мерзавец донес о наших обедах гоф-маршалу, и этот императрице, которая приказала узнать, кто эти обедальщики? К счастию, никто фамилий наших не знал. Гоф-маршал мог только донесть, что это флотские офицеры, а о деньгах умолчено было.

— Я так и думала, — сказала императрица, — у моряков науки много, а денег мало; пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали.

И мы по старому ходили обедать.

Александр Дмитриевич Балашев, быв еще камер-пажем, носил за императрицей Екатериной II ментик ее. Однажды, сидя в камер-пажской комнате, он заснул, и ментик, Бог весть каким образом, исчез. Проснувшись, он горько заплакал. Государыня услышала рыдание, вышла и сказала:

— О чем плачешь ты?

Он пал на колено и, проливая слезы, рассказывает про свое несчастие.

— Встань, — сказала императрица, — плачь о том, что на службе заснул, а не о ментике. Стыдно, что скажут товарищи? — И протянула ему милостиво руку в знак прощения.

Я слышал долго после кончины Екатерины, от князя Николая Григорьевича Репнина[285], которому пересказывал дед его, фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин[286], сдедующий рассказ. Императрица желала прокатиться в санях с графом Кириллой Григорьевичем Разумовским[287]. Она садилась уже в сани, когда пробрался сквозь толпу, собравшуюся посмотреть на свою государыню, крестьянин и подал ей бумагу. Государыня приняла оную и приказала крестьянина продержать в карауле до ее возвращения. Прибыв во дворец, она поспешила прочесть просьбу крестьянина, которая вкратце была следующего содержания: крестьянин винился в том, что несколько лет тому назад бедную дворянку, которая ежегодно ездила собирать с помещиков новину, рожь, гречу и прочее и на возвратном пути всегда останавливалась у него, он убил. Терзаемый несколько лет угрызениями совести, явился он в суд объявить о том, просил наказания, чтобы освободиться от барыни, которая преследует его день и ночь. Приняли крестьянина за сумашедшего, отправили в тюрьму, продержали несколько месяцев и отпустили домой. Но барыня от него не отставала. Он бросился к ногам губернатора, просил строгого наказания, чтобы тем избавиться от преследования мертвой барыни. Его наказали плетьми, а барыня тут как тут. Он прибыл, наконец, в Петербург испросить у императрицы милости велеть его так наказать, чтобы барыня навсегда оставила его в покое. Государыня, прочитав бумагу, задумалась и потребовала к себе Шешковского[288]

:

— Прочти эту бумагу, — сказала она, — и подумай, что нам делать с этим крестьянином?

А между тем прислонилась к окну и стояла в глубоком раздумье.

Шешковский, познакомясь с прошением, отвечал:

— Позвольте мне, ваше величество, взять крестьянина с собою; он навсегда забудет свою барыню.

— Нет, — возразила императрица, — он уже не нам подвластен; некто выше нас с тобою наложил на него руку свою, и барыня останется при крестьянине до конца дней. Прикажи его отправить домой и дать на дорогу пятьдесят рублей денег.

Этот случай, говорит Н. Г. Репнин, подал императрице мысль учредить совестные суды.