Записки бойца Армии теней

— Сашка!.. Ты?.. Наконец-то!.. Братва, это — он. Я не раз бывал у него в ревире. О нем нас и предупреждали…

Значит, Густав выполнил обещание, дал о нас знать. Но как?

Парня этого звали Федей. Его объятия разрядили обстановку. Лично я его не помнил: ведь столько побывало в лазарете на приеме! Ввели и Николая, нас предполагали допрашивать поодиночке. Что ж, они правы: осторожность в подобных условиях никогда не бывает излишней, является залогом жизни.

Кто эти ребята? В Кёльне и его окрестностях, в этом сугубо индустриальном районе, находилось множество крупных предприятий и концернов, использовавших дешевую рабочую силу — узников, заказанных в Бухенвальде. За них хозяевам-эсэсовцам в нацистскую кассу вносили соответствующую мзду. Вследствие частых бомбардировок некоторым узникам удавалось бежать с различных предприятий: из Дойца, с заводов «Форд», «Вест-вагон», «Брабаг» в Весселинге, а также из массового лагеря в «Кёльн-Мессе», оттуда их выводили на работы по расчистке завалов, улиц, на откапывание трупов. Использовали их также и по откапыванию и разминированию невзорвавшихся бомб.

За побег — смерть, виселица. Но перед смертью, если поймают, зверские избиения. Беглецы это знали. Знали, сколь зыбко их положение: поймают — верная мучительная смерть. Терять, следовательно, им нечего! Перёд побегом у них не было предварительных связей с остовцами. Сам факт удачного побега не предполагал ничего, кроме жизни загнанной дичи, то есть в подполье, в подвалах…

Во время их пребывания в гестаповских застенках, в концлагерях на каторжной работе парни эти убедились в зверстве и бесчеловечности представителей нацизма. Да и до этого могли с ними ознакомиться…

Трудно представить, как чувствовали они себя сразу после побега, когда скрывались в полосатой одежде, с голыми руками, как беспомощно дрожали при малейшем шорохе, зарывшись в груды мусора и в развалинах. Одна только ночь была их единственным другом и союзником. И вот тогда и превращались они из дичи в охотников: берегись любой, кто попадется! Особенно, если он с оружием: приобретение его было самой заветной мечтой! Если уж жизнь ничего не стоит, так хоть отдать ее подороже! Вот откуда у этих парней пелерины, фуражки, сапоги и оружие — автоматы, пистолеты и гранаты.

Живя и промышляя вначале в одиночку или парами, в зависимости от того, сколько их бежало, они постепенно находили друг друга, объединялись, образовывали группы-«шалманы» по 4–8 человек: большее число вместить в «малины»-подвалы слишком было бы рискованным.

Чем питались? В больших многоэтажных домах жители имели свои сарайчики в подвалах, где хранили лишние вещи, продукты. Одни дома были разрушены или полуразрушены бомбардировками, другие покинуты их жителями, которые предпочли переселиться в спокойные места — села. А подвалы и все, что было в них, остались. Сумей лишь отрыть лаз в них, и ты будешь обеспечен и едой, и одеждой, а возможно, и подходящим жильем. Если это станет жильем-«малиной», то обязательно надо пробить несколько выходов, чтоб не оказаться в мышеловке. Так образовывались настоящие катакомбы с лазами наружу.

Жить, лишь бы пережить войну? Нет! У каждого накопилось много зла, мести. Особенно за перенесенные издевательства, побои, рабство, за гибель друзей. Наконец — за эту жизнь загнанной дичи, которую вынуждены теперь вести…

О, дайте, дайте мне свободу, — Я свой позор сумею искупить!

— этими словами, после войны многие, счастливо и успешно дослужившиеся до высших чинов, стремились предать анафеме всех, кому не повезло, и кто по не зависящим от него причинам оказался в плену. Эти «многие» якобы «не ведали» (вернее, скрывали!), что творилось в первые месяцы нашествия. Во всяком случае сами, наверное, находились вдали от соприкосновения с противником — или в отдаленных от линии фронта штабах, а может, и в Ташкенте…

Нет, никто, подобно пленному князю Игорю, никакого «позора», попав в плен или в концлагерь, не ощущал! Не его в том вина! В плен — не по своей воле, ну, а в концлагерь — так туда тоже не за здорово живешь сажают! И о «свободе» никого они не молили, они добыли ее сами. Хотя, пожалуй, некий «позор» все же был. Был в том, что на твоих глазах истязали и убивали твоих друзей и товарищей, а ты и пальцем в знак протеста или в защиту не смог пошевельнуть! Был и в том, что вынужден был лазать по помойкам, искать картофельные и брюквенные очистки; и в том, что тебя сделали «номером», лишив имени и фамилии; и в том, что почти сделали (во всяком случае пытались сделать) из тебя безгласного, безропотного скота, дерьмо, а ты… а ты терпел! Зато сейчас… сейчас можно за все отплатить, можно поспорить на равных, кто есть кто: кто «господин», а кто «дерьмо». Нет, я не мог их осуждать, и у самого порядком накопилось.

* * *