Записки Флэшмена. Том 2.

Мы вшестером выехали около десяти часов и двинулись параллельно южной дороге. Она была забита людьми и грузами для хальсы — вещи и фургоны с провизией, зарядные ящики, даже орудийные упряжки. Поскольку мы ехали вместе с арьергардом армии, густые облака пыли поднялись над сухой равниной и медленно плыли к югу и востоку. Доабы[653] впереди нас были забиты основными силами армии аж до Сатледжа, за которым Лал Сингх уже обложил Фирозпур, а пехота Тедж Сингха готовилась наступать... куда? Мы ехали быстрой рысью, от чего моя щиколотка ужасно ныла, но Гарднер настоял, чтобы мы торопились, чтобы вовремя прибыть к Лалу.

— Он уже два дня как перешел Сатледж. Гауг, должнЯ быть, также тронулся с места, так что Лалу придется повертеться, иначе его полковники начнут задавать слишком много вопросов. Надеюсь только, — мрачно добавил Гарднер, — что этот трусливый сукин сын не бросится наутек — в этом случае горрачаррой будет командовать кто-то другой и один черт знает, что ему придет на ум.

Чем больше я об этом размышлял, тем более сумасшедшим представлялось мне все это дело — но самой дикой его части еще только предстояло выйти на свет. В полдень мы сделали остановку и Гарднер расстался с нами, двинувшись обратно в Лахор, но перед этим он еще проехался немного со мной наедине, чтобы убедиться, что я все понял правильно. Мы выехали на небольшой холм, в фарлонге от дороги, по которой как раз маршировал батальон сикхской пехоты — высокие крепыши в оливково-зеленом, с полковником, верхом едущим впереди; развевались знамена, били барабаны, а горны бодро пели. Гарднер вроде говорил что-то, отвечая на мой вопрос, правда, не помню что именно; затем я спросил его:

— Послушайте... Я знаю, что хальса обречена — но если они знают, что махарани в сговоре с врагом и подозревают собственных командиров... ну, если солдаты понимают, что их командиры хотят, чтобы хальсу разбили. То... почему же они вообще позволяют вести себя на войну?

Он с минуту обдумывал это, а потом лицо его вдруг озарилось редкой, холодной улыбкой.

— Они все же думают, что могут побить Компанию Джона. Кто угодно может путать им карты и предавать — они все равно думают, что смогут победить Англию. В этом случае они станут хозяевами Индостана, и смогут разграбить целую империю. Возможно, Май Джиндан держит в уме и такую вероятность и полагает, что выиграет в любом случае. О да, она сможет отвести от себя обвинения в предательстве; большинство солдат до сих пор просто молятся на нее. А еще одна причина, по которой они идут на войну — уверенность, что вы, британцы, рано или поздно, все равно вторгнетесь в Пенджаб, так что они просто хотят ударить первыми.

Алик на мгновение замолчал, нахмурился и продолжил:

— Но все это — едва ли половина дела. Они идут на войну, потому что они присягали махарадже Далипу Сингху, и он посылает их своим именем — и не важно, кто нашептывает ему на ухо. Так что, даже если они будут знать, что несомненно обречены... они пойдут даже на жертву. — Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. — Вы еще не знаете сикхов, сэр. А я — знаю. Они пробьются даже в ад и обратно... за этого маленького мальчика. И за свою соль.

Гарднер смотрел на расстилавшуюся перед ним равнину, где марширующий батальон уже исчезал в горячей дымке; солнце посверкивало на штыках, звуки горнов замирали вдали. Он прикрыл глаза и проговорил, как будто про себя.

— И когда хальса будет разбита, Джиндан со своей сиятельной стаей вновь твердо утвердятся в седле, Пенджаб присмиреет под доброжелательным британским взглядом, а маленького Далипа отправят в Итон[654]

... ну что же, тогда, — он жестом указал на дорогу, — тогда, сэр, Компания Джона найдет здесь сто тысяч лучших в мире рекрутов, готовых сражаться за Белую Королеву. Потому что это — их ремесло. И, полагаю, так будет лучше для всех, хотя многим хорошим людям придется перед этим умереть. Сикхам. Индусам. Британцам. — Он посмотрел на меня, покачав головой. — Вот почему Хардинг тянул все это время. Наверное, он единственный в Индии считал, что цена слишком высока. Теперь настало время ее заплатить.

Странная птица был этот Алик — большей частью крики и ярость, затем тишина и покой философа, плохо вязавшиеся с обликом настоящего гази. Он натянул поводья и повернул своего пони.

— Удачи, солдат. Передавай мой салам старине Джорджи Броудфуту. 

XII