Записки русского тенора. Воспоминания, заметки, письма

Вот уже почти три недели, как мы живём без тебя. Живём неплохо. Только вот я никак не могу избавиться от насморка. Сегодня даже пришлось взять бюллетень, так как угрожали завтра утром «Снегурочкой», а мне не хотелось петь больным и, кроме того, хотелось ещё дать понервничать всем нашим начальникам — пусть не суют своего Соломона [Хромченко] на партию Берендея, раз он её так боится и поёт редко и плохо.

Ребята встречают твои письма с большой ревностью — они почему-то ждут себе отдельных писем, а ты всё мне, а не им пишешь! Привет тебе шлют тётя Саша, Зина Кулагина[45], Жудро[46] — у них всё ещё никто не родился. Вся Полянка шлёт тебе привет.

Был у дяди Коли. Сын его Борис, по-моему, несчастлив — во всяком случае, в этом деле кроется какая-то тайна или даже драма.

Любаха хороша. Маму вспоминает каждый раз, как я прихожу — посмотрит на тёмное окно, вздохнёт и скажет «мама». Большие ребята тоже ждут. Слушали сказку — Милка плакала, утирала слёзы. Я считаю денёчки, их уже не больше десяти. Крепко тебя целую за себя и детей.

Письма Нины Сергеевны из Меллужи (Латвия)

8 июня 1947 года

Ездила в Ригу. В магазинах там удивить нечем — наши мосторги значительно богаче и шикарнее. Город мне не понравился. Он значительно грязней Рижского взморья, душно и пыльно. Народ одет пёстро и, к моему великому удивлению, бедно. Не было ни одной фигуры, которая бы остановила мой взгляд, а я ходила и по самому центру. По сравнению с этим наша улица Горького наполнена просто блестяще одетыми дамами. Возможно, разодетая публика здесь в театрах, но туда я пока не попала. Поезд в Риге брали с боем. Меня какой-то гражданин подсадил кому-то на плечи, и так внесли в вагон. Ехали и на крышах, и на лестницах, и на буфетах. Точно так же, как мы частенько выезжали из Томилино. Объясняют это тем, что развозят пионеров по лагерям и в связи с этим 2–3 вагона выделяют для них. Но это отговорка — при желании для пионеров можно было бы дать добавочный состав или дополнительные вагоны.

Толик! А почему бы тебе не поехать на концерты в Ригу? Приглашает же кто-то Бурлака. Как ты там без нас поживаешь? Приласкает ли кто тебя без нас? Во всяком случае берегись — три женщины набросятся на тебя… и тогда ты погиб.

Вадим же невменяем — еле добирается до кровати после своей футбольно-волейбольной площадки и спит. Никак не может написать тебе — всё у него нет времени!

Да хранит тебя Бог!

9 июня 1947 года

Дорогой Толястик! Ты нас совершенно разлюбил, очень редко нам пишешь. Неужели ты так занят, что некогда написать нам письмишко?

У нас всё благополучно, погода устанавливается. Вадя с Милой сегодня купались, Любаша влезла в воду по заднюшку, а я по колено. Вода тёплая, но врач купаться ещё не разрешает. Будем теперь ходить загорать. Любаше очень нравится бегать босиком и голышом по песку. Озорница она стала — ужас! Задаст она кому-то перцу. Просит купить ей туфельки на каблучках, и тогда она будет ходить в клуб «ченчевать» (танцевать). Забавная. Вадиму начала сегодня морить глистов — не знаю, чем это кончится. Ему я купила две майки, тебе две сетки-безрукавки и пару шёлкового нижнего белья. Приличных галстуков не видела.

Золотко! Приезжай к нам сюда на концерты. Едешь в Таллин или нет? Выяснился ли окончательно ваш отпуск? Надеюсь, «Руслана» выпустили на свет Божий! Что Серёжа [Лемешев], не уехал на дачу на взморье — или это утка?

Толёк! Если подвернётся удачная оказия, пришли мне килограмчика два сахару — уж очень он нужен. Иногда покупаю здесь конфекты по 50–60 рублей за килограмм.

14 июня 1947 года

Ребята акклиматизировались и стали неслухами. Лучше всех оказалась Милуша — она и помощница, когда нужно, и слушается меня. Любаша упряма и капризна. И ей, бедняжке, частенько достаётся. Вадим сегодня после мёртвого часа ушёл куда-то и явился в полдесятого. Остался без ужина. Очень огорчил меня и расстроил. Я его всюду два часа искала. Оказалось, ходил гулять с сыном здешней прачки. Вообще, мне всё уже надоело. Очень скучаю без тебя, не знаю, куда себя девать. Тоска страшная. Если б не ребята, давно б сбежала отсюда.

Контингент отдыхающих меняется. Наши простые мужички и девушки уезжают каждый день — появляются новые. К сожалению, это уже не то. Барыньки стараются десять раз поменять платья и не загореть. Мужчин же ещё не разобрала, почти ни с кем не разговаривала. Ложимся поздно — в 11 вечера здесь светло.

В Риге сейчас гастроли МХАТа в оперном театре (у Ивана Христиановича[47], он, оказывается, директор-распорядитель). Билеты рвут. Первый спектакль — «Последняя жертва» с Тарасовой. Всё было переполнено, даже директорские места И. X. были заняты, и они с Верой Сергеевной вернулись несолоно хлебавши.

Вижу тебя во сне, но что-то мешает нашему свиданию. Даже во сне не могу с тобой поговорить.

15 июня 1947 года