Заповедь

В день раздела земли никто из Тотикоевых не покинул дом. Сквозь закрытые окна до них доносились гул разгоряченной толпы, возгласы удивления, споры... Невольно прислушиваясь к ним, женщины всхлипывали, искоса поглядывали на Тузара, а он, низко склонившись над седлом, зашивал порез в коже и упрямо делал вид, что не слышит ни шума толпы, ни всхлипываний женщин... Не выдержав, жена Махарбека обратилась к нему с упреком: «Тузар, тотикоевская земля уже роздана, и по ней хозяевами бегают те, кого трепет брал при виде Тотикоевых... » «Не у нас одних отняли», — пожал плечами Тузар и больше не произнес ни слова. Он молча, с достоинством выслушал, какой участок оставлен Тотикоевым, направился туда, и только при виде крохотного клочка, сиротливо застывшего на склоне горы, Тузар не выдержал: скупые слезы покатились из его глаз.

Больно ему было видеть, как каждое утро в школу, устроенную в кирпичном хадзаре, возведенном Тотикоевыми, устремлялись дети аула, в том числе и тотикоевские — в своем доме они были гостями. Когда же Мурат предложил Тузару стать сторожем школы, он, решив, что будет хуже, если назначат сторожем кого-то другого, кто в любое время дня и ночи будет входить в их двор и бродить по дому, дал согласие. Вменил Мурат в обязанность Тузару доставлять учительницу, работающую в Нижнем ауле, в Хохкау. И принять это тоже было тягостно. Тузар до самого утра мучился мыслью, соглашаться или нет. А под утро внезапно поднялся, запряг в арбу единственную, оставленную новой властью Тотикоевым лошадь... Домочадцам стало ясно: теперь через каждые сутки Тузар будет ездить в Нижний аул за учительницей, которая день преподавала в школе Нижнего аула, а следующий — в школе Хохкау.

Учительнице все было в горах в диковинку, и все нравилось. И то, что ей придется через день отправляться в другой аул, не только не огорчало, но приводило в восторг, будто преодолевать по узкой горной дороге, грозящей обвалами и обрывами, двенадцать километров туда и столько же обратно — не мука, а одно удовольствие. Но такова уж была эта семнадцатилетняя девчушка со светлыми косами, что трудности ее не пугали. Она сразу же поставила условие Тузару:

— Я учу детей вашего аула русскому языку, а вы меня — вашему родному. Всю дорогу туда и обратно, чтоб не терять времени. Идет?

На что смущенный Тузар пробормотал:

— Не умею я.

Она обожгла его озорным взглядом.

— Сумеете.

К этому времени она усвоила по-осетински простые слова и фразы, поэтому им было легче изъясняться по пути до Хохкау и обратно; она не только спрашивала, как будет по-осетински тот или другой предмет, но часто просила Тузара притормозить на миг, чтобы записать в свою тетрадочку особенно труднопроизносимые слова... Во время одной из остановок она приподнялась с сиденья, объявила:

— Я забыла представиться. Меня зовут Зина. Родом из Воронежа. Родители мои до революции перебрались во Владикавказ. Здесь им понравилось, но недавно они возвратились в Воронеж, а я вот осталась, и, наверное, навсегда...

Тузар терялся, говорил односложно, хотя в общении с другими он был скорее болтлив, чем молчалив, по понятиям горцев, конечно. Когда же перед самым аулом она вдруг сказала ему:

— Все! Теперь будьте суровы. Прочь вашу стеснительность, не то засмеют вас, — в душе у него все перевернулось; а учительница, будто не замечая его негодования, прошептала: — А я должна выглядеть смущенной. Как же иначе, ведь я еду с таким суровым и неприступным горцем, как вы?!

Он покосился на нее и увидел, как она торопливо натянула платок на голову и покорно опустила глаза. Тузар ахнул: перед ним была ни дать ни взять настоящая осетинка. И с трудом верилось, что минуту назад она подтрунивала над ним.

— Ну как? — прошептала она. — По глазам вижу: вы удивлены. Значит, все хорошо.

Но на обратном пути, когда Хохкау скрылся из глаз, Зина вновь стала подшучивать над Тузаром, а он конфузился.

С тех пор так и повелось... Тузар давал себе слово, что будет с ней суров, а она, не догадываясь о его намерениях, выбегала из дому, совала ему в руки портфель, весело похлопывала по плечу в знак приветствия, ничуть не стесняясь глазеющих на них жителей Нижнего аула, и Тузар краснел, поскорее дергал вожжи, стремясь избавиться от пристальных взглядов аульчан. О том, как Зина запросто обращалась с молодым горцем, скоро стало известно в Хохкау, и как-то Мурат, глядя в сторону, предупредил Тузара:

— Ты, парень, смотри ничего не позволь себе... Родители девушки далеко, но я считаю ее своей сестрой...

Тузар зло посмотрел на него, и тот понял: он уверен в себе...

Они возвращались из Хохкау. Быстро наступал вечер. Зина попросила остановить бедарку возле леса, чтобы сорвать несколько ландышей. Как всегда в таких случаях, Тузар остался у бедарки, поправляя сбрую. Снег уже сошел, но кое-где в низине белел клочьями.