Заповедь

— За вами будет должок, — попытался вновь скрасить прощание Рубиев.

— Выберемся — бутылочку поставим, — улыбнулся ему в ответ Юрий.

Рубиев пополз назад, крикнул:

— Отходим к Гнилой балке, ищите нас там...

Он вскочил и побежал. Меж деревьями мелькнули фигуры партизан. Отряд отходил.

... Стоп! Замри, память! До этого момента ты еще смеешь восстанавливать тот несчастный день. Но дальше — нельзя! То, что было дальше, должно умереть во мне. Это никогда не станет достоянием никого другого.

Я прошел через самое страшное испытание — пытку. Я жаждал смерти, а тело противилось ей. Я настаивал, умолял сердце остановиться, я пытался не дышать, но вопреки желанию жадно глотал воздух, я кричал от боли, когда в который раз под ногти загоняли иглы и мерзкий голос звучал где-то рядом: «Я тебе приказывайт говорить! Где партизанен? Ми их фсе рафно поймать. А ти говорить, где они... Тогда тебе будет жить! Молчишь?! Почему?! Моя жизнь мне дороже гольд — золота! На другой наплевать! Потумай», — продолжал гитлеровец. И тогда я кричал: «Разве пятьдесят две жизни не ценнее двух?! Разве не ценнее?!» Этот вопрос я задавал не палачам. Самому себе задавал, чтоб выдержать, не поддаться слабости. Я даже явственно представлял себе, как отряд покидает укромное место, я даже слышал голос командира, его слова, обращенные ко мне: «Молодец, Гагаев, ты выдержал, спасибо. Теперь ты можешь сказать им про Гнилую балку, пусть перестанут тебя мучить»... И только несшийся из глубины души приказ: «Молчать! Молчать! Не говорить!» — заставлял волю напрячь последние силы, и я кричал себе: «Разве пятьдесят две жизни не ценнее двух?!»

Глава 45

Прошло три месяца после Победы, когда до меня дошла очередь на увольнение. Неделю я добирался из Будапешта до Москвы. Два дня и ночь проторчал на Курском вокзале, пытаясь достать билет до Владикавказа. Наконец сунул деньги проводнику и сел в душный и грязный общий вагон бакинского поезда, который, точно издеваясь надо мной, останавливался чуть ли не на каждой станции. Так и промаялся я, дремля на откидном сиденье тамбура под грохот то убыстряющихся до лихорадки, то замедляющих свой бег колес и скрежет тормозов...

В Беслане я оказался ночью...

... Увидев меня на пороге, открывшая мне дверь Езетта обомлела, истерично позвала мужа, потом повисла на мне, запричитала... Захныкали и ее детишки — один младше другого... Мне не пришлось уговаривать сестру поехать со мной к родителям, она, повязав платочек на голову, как положено замужней осетинке, первой выскочила к машине...

Езетта просунула руку между воротами и калиткой, отодвинула засов, и мы оказались в нашем дворе. Пока я жадно оглядывался, сестра постучала в дверь, в ответ на оклик торопливо отозвалась:

— Это я, Езетта, — и юркнула в сторону, к стенке, оставив меня одного напротив порога.

Открылась дверь, и я увидел... Не мать... Не отца... На меня смотрели большие, округлившиеся в удивлении глаза широкоскулой горянки... Давнее, с тех, довоенных времен, воспоминание обожгло меня...

— Ты, Надя? — срывающимся голосом прошептал я. И тут горянка уверилась, что перед нею я, брат ее мужа:

— Алан?! — и метнулась внутрь хадзара, крича: — Нана! Скорее просыпайтесь! Прибыл Алан!.. Жи-вой!!!

... Позади остались крики, охи, плач, стоны... Мне разрешили поглядеть на спящих Муратика и его совсем еще крошку-сестренку Залину, ее пухлая щечка, к которой я осторожно прикоснулся губами, отдавала милым с детства молочным запахом...

— Как я проклинал себя, — печально покачал головой отец, — что разрешил тебе поехать в Брест... Но кто знал, что так обернется? Ни от Руслана, ни от Абхаза, ни от тебя никакой весточки. Я каждый месяц давал запросы. Ответ был один и тот же: пропал без вести... И опять месяц за месяцем жил в ожидании, каждый день с твоей матерью высматривали почтальона. И наконец-то пришло письмо от Руслана. Жив!.. Но о тебе ни строчки. Стал гадать: не встретились, что ли? Опять неопределенность... Почитай два года прошло, пока узнали, что не встретился ты с Русланом. И это сообщила нам, как добралась до Осетии, Надя.

— И как это произошло? — вырвалось у меня.

— Об этом тебе расскажет она сама, да еще Мурат — очень у него это трогательно получается... Одно скажу: достойную жену себе выбрал Руслан. Достойнейшую и очень сильную и волевую. Только благодаря ей Муратик и Залина не погибли и не попали в лапы извергам-фашистам... В те проклятые кровавые годы доставила она нам не только это счастье — держать в объятиях своих внуков, но и вселила надежду... Думаю, не без ее молитв жизнь стала улыбаться нам... Вот и ты появился. Глядишь, и от Абхаза придет весточка, — с надеждой произнес он и торопливо, не желая искушать судьбу, добавил: — Если Большой Бог пожелает!..

— Только в сорок четвертом узнали, что с тобой произошло, — рассказывал отец. — Как возвратилась домой после мытарств в партизанском отряде дочь Михаила Дутоева. Наутро пришла к нам, поведала о том, как на тебя наткнулись партизаны, как отлично воевал ты, как героически погиб...

Мать всхлипнула. Отец строго покосился на нее и продолжил: