Завтра будет вчера

— Для моей матери, для кого еще, как думаешь? — огрызнуться, не глядя ему в глаза. Мне страшно. Страшно, потому что знаю, если сидела рассказала ему про деньги, то про ребенка, наверняка, тоже сказала.

— Она… сиделка твоя отказывалась помочь, и я про ребенка придумала.

* * *

Я почувствовал, как вдоль позвоночника зазмеились покалывания, как током, словно у зверя холка ощетинивается. И в горле тут же ком появился неглотаемый, свинцовый. Я схватил ее за затылок и дернул к себе.

— Какого ребенка?

* * *

Зашипела от резкой боли и вцепилась рукой в его руку, пытаясь ослабить захват. Его взгляд сузился, а там, на в глубине, на дне зрачков, те самые огненные искры вспыхивать начали, если не остудить — взовьются пламенем, и тогда сожгут обоих.

Процедила сквозь зубы, глядя ему прямо в глаза:

— Вымышленного. Я только что сказала тебе, Капралов. Деньги я матери отослать хотела, что непонятного? Болеет она сильно. Или ты думаешь, что меня в этой стране держит? Ностальгия?

Захват на затылке слегка ослабевает, но в глазах все то же неверие и ярость, и я продолжаю.

— Не веришь? Думаешь, зачем я комнату продавала? Чтобы мать вылечить. Или только ты у нас такой заботливый сын?

Вскинула голову, поморщившись от боли:

— Так у моей матери, благодаря твоим стараниям, нет больше сына, который так же бы заботился о ней.

* * *

Я на дне ее глаз страх увидел. Рябью. Едва заметной. Слишком много слов. Слишком много реакции и нервов на нечто вымышленное, на то, что не имеет значения.

А потом нож мне под ребро сунула и несколько раз прокрутила, сучка. У меня перед глазами опять почернело от ее слов, и я сам не понял, как впился в ее волосы на затылке и сильно потянул за них вверх, заставляя Нари встать на носочки.

— А у моей остался только я. Старшего сын твоей матери убил. — я его имя даже вслух произнести не мог, меня корежило от ненависти. Только плевком кровавым и ей в лицо, — Выстрелом в упор убил. Поняла?

* * *

Растянула губы в улыбку, стараясь скрыть боль. Он все равно не почувствует ее — скорее, будет наслаждаться ее отражением на моем лице. В горле костью вопрос застрял, куда он того Артема дел, который чувствовал меня лучше меня самого, которому не требовались слова, и он мог читать мои мысли и эмоции только по взгляду. Только почему-то испугалась, что ответит, что тот Артем не существовал на самом деле… что его придумала я сама.

Потому что сейчас я вот того Артема видела, который на суде на меня смотрел, в домике том проклятом, пока его полицейские арестовывали. Вот та же злость и ненависть в глазах. И у меня та же ненависть под кожей, ответной реакцией. Видишь, какая я отзывчивая, Артем? Взаимная до боли к тебе. Почти стопроцентно. Любые колебания в сторону ничтожны. Максимальные показатели. Осталось только разлюбить тебя окончательно. И когда-нибудь я это сделаю.

Шаг вперед, наступая на его ноги, а он даже бровью не повел, продолжает так же взглядом испепелять:

— Не смей наговаривать на него, сволочь. Артур не мог убить человека. Тем более, брата твоего.

Выпалила и тут же осеклась. В голове, будто наяву, крики его матери, требования вернуть сына. Обвинения. Сглотнула ком, застрявший в горле, и спросила онемевшими губами:

— Почему… почему она кричала, чтобы я вернула ей сына? Почему я?

* * *

Увидел улыбку на ее губах и, наверное, именно в этот момент я мог бы ее задушить. Впервые за все время, что она в моем доме, я испытал это желание снова. Сжать пальцами горло и не отпускать, пока не задохнется… как хотел до того, как нашел ее и привез сюда. Впечатал в стену и сдавил тонкую, нежную шею. Не хотел больше отказывать себе в этом удовольствии — видеть страх в ее глазах.

— Не мог значит? Неужели? Да что ты знаешь о своей семье, девочка? Любовь к родным не отменяет их преступлений. Думаешь, кто уехать меня заставил? Кто дом наш сжег? Я б его, мразь, еще тогда… но не смог, потому что брат твой. Потому что думал, ты уедешь со мной. Думал, ты не такая, как он и как отец твой, — я пальцы сжимал по мере того, как говорил, но в ее глазах не было ужаса… скорее, удивление и отчаянное неверие моим словам, — а потом… потом он брата моего убил. Вот почему она тебе это кричала — из-за тебя убил. Все из-за тебя. И отец мой повесился, и она теперь вот такая из-за тебя, — сдавил горло сильнее, — а когда я его пристрелил, как собаку… бешеную.

Ее глаза округлились, и она начала ртом воздух хватать, цепляться за мои руки.

— Он сам ко мне приехал. САМ. Мать твою. Он приехал меня убивать, потому что понял все о нас. Требовал снова тебя бросить и валить отсюда. У меня выбора не оставалось… Точнее, не так. Был выбор: или он, или я. Ясно? Или он, — сдавил так сильно, что она захрипела, — или я, — Смотрел на ее задыхающийся рот, на слезы в глазах, и знал, что они не от удушья, а от слов моих. Видел вместе с диким отчаяньем на дне расширенных зрачков. Прислонился лбом к ее лбу, тяжело дыша, вскрывая этот нарыв с безжалостностью психопата мазохиста, — А кого бы выбрала ты, мы уже оба знаем, Мышка.