Завтрашний ветер

ренция школьников Дзержинского района по новому

варианту романа «Молодая гвардия».

Присутствовал автор — молодоседой, истощен-

но красивый. Переделка романа, очевидно, далась

1 Предатель, (исп.).

2 Позор (исп.).

ему нелегко, и он с заметным напряжением вслуши-

вался в каждое слово, ввинчивая кончики пальцев

п белоснежные виски, как будто его скульптурную

голову дальневосточного комиссара мучила непре-

рывная головная боль.

Мальчики и девочки в пионерских галстуках, дер-

жа в руках шпаргалки, на сей раз составленные с го-

рячим участием учителей, пламенно говорили о том,

что если бы они оказались под гестаповскими пытка-

ми, то выдержали бы, как бессмертные герои Крас-

нодона.

Я незапланированно поднял руку. В президиуме

произошел легкий переполох, но слово мне дали.

Я сказал:

— Ребята, как я завидую вам, потому что вы так

| нерены в себе. А вот у меня есть серьезный недо-

статок. Я не выношу физической боли. Я боюсь шпри-

цем, прививочных игл и бормашин. Недавно, когда

мне выдирали полипы из носа, я страшно орал и да-

же укусил врача за руку. Поэтому я не знаю, как бы

я вел себя во время гестаповских пыток. Я торжест-

венно обещаю всему собранию и вам, товарищ Фа-

деев, по-пионерски бороться с этим своим недостат-

ком.

Величественная грудь представительницы гороно

тяжело вздымалась от ужаса. Но она мужественно

держалась, в последнее мгновение заменив крик об-

щественного возмущения, уже высунувшийся из ее

скромно накрашенных губ, на глубокий педагогиче-

ский вздох.

— Этот мальчик — позор Дзержинского райо-

на...— сказала она скорбным голосом кондитера из

«Трех Толстяков», когда в любовно приготовленный

им торт с цукатами и кремовыми розочками плюх-

нулся влетевший в окно продавец воздушных ша-

ров. — Надеюсь, что другие учащиеся дадут достой-

ный отпор этой вражеской вылазке...

Неожиданно для меня из зала выдернулся Ким

Карацупа, по кличке Цупа, который сидел на парте

за моей спиной и всегда списывал у меня сочинения

по литературе. Цупа преобразился. Он пошел к три-

буне не расхлябанной марьинорощинской походоч-

кой, обычной для него, а почти строевым шагом, как

на уроках по военному делу. Цупа пригладил рыжие

вихры и произнес голосом уже не пионера, а пионер-

вожатого:

— Как сказал Короленко: «Человек создан для

счастья, как птица для полета». Но разве трусы, бо-

ящиеся наших советских врачей, могут летать? Та-

ких трусов беспощадно заклеймил Горький: «Рож-

денный ползать летать не может». Трусость ужей не

к лицу нам, продолжателям дела молодогвардейцев.

Мы, пионеры 7-го класса «Б» 254-й школы, едино-

душно осуждаем поведение нашего одноклассника

Жени Евтушенко и думаем, что надо поставить во-

прос о его дальнейшем пребывании в пионерской ор-

ганизации...

— Ну почему единодушно? Говори только за се-

бя,— услышал я голос моего соратника по футболь-

ным пустырям Лежи Чиненкова, но его выкрик пото-

нул в общих аплодисментах.

— Постойте, постойте, ребята... — вставая, ска-

зал неожиданно высоким, юношеским голосом Фаде-

ев. Лицо его залил неестественно яркий, лихорадоч-

ный румянец. — Так ведь можно вместе с водой и

ребенка выплеснуть... А вы знаете, мне понравилось

выступление Жени. Очень легко — бить себя в грудь

и заявлять, что выдержишь все пытки. А вот Женя

искренне признался, что боится шприцев. Я, напри-

мер, тоже боюсь. А ну-ка, проявите смелость, подни-

мите руки все те, кто боится шприцев!

В зале засмеялись, и поднялся лес рук. Только

рука Цупы не поднялась, но я-то знал, что во время

прививки оспы за билет на матч «Динамо»—ЦДКА

он подсунул вместо себя другого мальчишку под иг-

лу медсестры.

— Не тот трус, кто высказывает сомнения в себе,

а тот трус, кто их прячет.

Смелость — это искренность, когда открыто го-

воришь и о чужих недостатках, и о своих... Но начи-

нать надо все-таки с самого себя... — сказал Фадеев

почему-то с грустной улыбкой.

Зал, только что аплодировавший Цупе, теперь так

же бурно зааплодировал писателю.

Величественная грудь представительницы гороно

облегченно вздохнула.

— Наш дорогой Александр Александрович дал нам

всем пример здорового отношения к своим недостат-

Кал, когда он учел товарищескую критику и создал

поныв, гораздо лучший вариант «Молодой гвар-

дии», — сказала она-

Фалеев снова ввинтил кончики пальцев в свои

белоснежные виски...

Мой старший сын

ковер мурыжит кедом.

Он мне, отцу,

и сам себе —

неведом.

Кем будет он?

Каким?

В шестнадцать лет

он сам —

еше не найденный ответ.

А\ой старший сын стоит на педсовете,

мой старший сын —

мой самый старший сын,

как все на свете

замкнутые дети,—

один.

Он тугодум,

хотя смертельно юн.

Петь у него проклятая привычка

молчать — и все.

К нему прилипла кличка

«Молчун».

По он в молчанье все-таки ершист.

Он взял и не по-нашему постригся,

и на уроке

с грозным блеском «фикса»

учИТбЛЪНИЦЯ крикнула:

«Фашист!»

Кто право аал такое педагогу

бить ложную гражданскую тревогу

и неубийцу —

хоть он утопись! —

убить презренным именем убийц?!

О, если бы из гроба встал Ушинский,

он, может быть, ее назвал фашисткой...

Но надо поспокойней, наконец,

Я здесь необъективен.

Я отец.

Мой старший сын —

он далеко не ангел.

Как я писал:

«застенчивый и наглый»,

стой i он,

как побритый дикобраз,