Завтрашний ветер

зались напрасными. В фильме есть и затянутость,

и липшие непроработанные сцены, но он нравствен-

но и художественно самостоятелен и сделан без ма-

лейшей оглядочной политической спекуляции. Да, эта

работа принадлежит к так называемым «тяжелым

фильмам» и требует от зрителя ответной работы ума

и сердца. Зрителю придется немало потерпеть, чтобы

войти внутрь происходящего, чтобы не сбежать на

середине или равнодушно не пощелкивать жвачкой

под леденящий вой ветра над планетой, замерзающей

после атомной катастрофы. Режиссер отважно пока-

зал домысленные последствия ядерного апокалипсиса,

не заигрывая со зрителем, а обрушивая на его нерв-

ную систему инфернальные видения, где над грудами

навсегда споткнувшихся автомашин, развороченных

зданий торчат лики святых, чудом уцелевших на

фресках.

В центре киноповествования —группа ученых, спас-

шаяся от гибели в музейном подвале, среди великих

произведений искусства. Метафора проста, но без-

условно оправданна: да, красота спасет мир, но как

спасти красоту? Вместе с учеными в этом подвале

затравленно забившиеся в угол, как зверьки, — облу-

ченные дети, кажется, навсегда потерявшие понима-

ние происходящего, дар речи. Где-то наверху над под-

валом — обледеневающая планета, где-то еще кружат-

ся редкие военные вертолеты, и, пробивая вьюгу све-

том фар, движутся самоходки, но нормальная пульса-

ция жизни прервана — остались лишь инерционные

вздрагивания. Кажется, что все вот-вот остановится

навсегда, сдастся, обледенеет. Идут облавы на спеку-

лянтов, устроивших черный рынок в руинах. Приз-

раки в противогазах, скрючившись от холода, разогре-

вают себя неизвестно где добытым алкоголем. На

снегу, покрытом атомным пеплом, крутится игорная

рулетка. Представитель медицинского контроля отби-

рает людей, еще не окончательно разрушенных ради-

ацией, в центральный бункер. Страшная личность —

лот человек, называющий себя врачом, но с которого

от животного желания выжить слетело все живое, чело-

веческое, оставив только безжалостность, уже не при-

крывающуюся гуманизмом. Роль его блистательно

исполняет артист В. Лобанов.

На съезде писателей справедливо отмечалось, что

в погоне за созданием сильного положительного ге-

роя (в чем мы отнюдь не преуспели) наше искусство

показывает героев отрицательных слишком сла-

быми. Этого отрицательного героя фильма сла-

бым не назовешь — такая самоуверенная сила в его

отрывистых вопросах, в его с маху принимаемых

палаческих решениях, в холодном поблескнвании

глаз, лишенных даже искорки участливости, в кости-

стости неандертальского черепа с настороженно тор-

чащими волчьими ушами. Сущность его была волчьей

еще и до атомной войны, но тогда он был вынужден

ее прятать, а сейчас распоясался, раскрылся. Все

микробы зла, живущие внутри людей в мирное время,

при экстремальной ситуации могут вырасти до раз-

мера змея-горыныча. Кто ему, этому врачу-бюро-

крату, выдал медицинский диплом — ведь он же сам

по себе воплощенное нарушение клятвы Гиппокра-

та? Обрекая детей, пораженных радиацией, на мед-

ленную смерть, он даже не догадывается, что ста-

новится в чем-то похож на какого-нибудь нового

Менгеле."

Не оставить человека в беде — вот что такое ос-

таться человеком. Проверку на человечность выдер-

живают тогда, когда твой страх за самого себя не

отбирает священного страха за других.

Таков в фильме ученый, остающийся с детьми,

роль которого с пронзительной скупостью и точно-

стью исполняет Р. Быков. Его письма в никуда и

есть главная ниточка {шльма. Но писем в никуда

нет. Нет писем мертвых людей. Пока все, написан-

ное нами, или хотя бы что-то из написанного, звучит

в чьей-то памяти, переходит из рук в руки — мы

живы. Смерть не состоялась, если дух не истлел.

Кусочки нашего духа, ставшие книгами, тетрадоч-

ными листиками, реют, как птицы надежды, свивая

свои новые гнезда даже на руинах. Безнадежности

нет, пока есть надежды. Кто-то не выдерживает —

стреляется, кто-то уходит в мрачное мазохистское

самоедство, кто-то амбициозно ораторствует в пусто-

ту, а немолодая женщина ищет спасения в полубез

умном нудизме, надеясь, что тело таким образом при-

выкнет к мировому холоду. Но спасение от внешнего

холода — это внутренняя человеческая теплота, а не

что-то иное. Своей внутренней теплотой Р. Быков

потихонечку оттепляет, казалось, навсегда покрыв-

шиеся ледяной коркой души детей, вдувает в их от-

равленные радиацией легкие дыхание всемирной куль-

туры, истории, и чудо совершается. Теплинки разу-

ма возникают в детских глазах. Своими почти бес-

сильными руками Быков надевает на детские души,

как на новогодние елки, блестиночки жизни. Отдав

детям все свое тепло, он постепенно холодеет сам,

но остается неумирающим в них. Почти библейским

образом становятся пять крошечных детских фигурок

в противогазах, бредущих по одичавшей планете.

Да, тяжел этот фильм, подчас душераздирающ,

а все-таки надо смотреть и думать. Думание — есть

великое действие. Нельзя сводить думание только к

ежедневной текучке, только к семейным и рабочим

заботам. Судьба человечества должна быть тоже на-

шей семейной и рабочей заботой. Если случится ми-

ровая катастрофа, она будет катастрофой всех семей