Завтрашний ветер

ством, всеми правдами и неправдами... Талант был,

ничего не скажешь, но вместо того чтобы применять

его, он торговал им».

Понимая опасность оказаться раз и навсегда втя-

нутым в карусель богемной жизни, Хемингуэй стал

придумывать для себя другие опасности. Он изобрел

себе вторую, охотничью, жизнь. Но, в сущности, вся

его жизнь была охотой за смыслом мужества.

Ведь одно дело охота на большую рыбу нищего

старика, для которого это вопрос жизни и смерти, и

другое дело, когда это вопрос специально организо-

ванных опасностей. Конечно, это тоже познание жиз-

ни, но самое ее глубокое познание не принадлежит

к числу организуемых. Обыкновенному человеку и в

голову не придет изобретать опасности. Они ежеднев-

но окружают его, куда более страшные, чем львиные

когти. Невозможность найти работу или страх поте-

рять работу, ощущение себя лишь ничтожным звеном

в индустриальной цепи, тоскливое однообразие бы-

та — вот джунгли, зачем ездить в Африку на их

поиски? Кстати, для проводников-профессионалов, со-

провождающих белых охотников в африканских джун-

глях, охота — это вовсе не экзотика опасностей, а

быт, из опасностей состоящий.

Есть еще одна из самых страшных опасностей,

подстерегающая человека, где бы он ни был, — это

одиночество. Для того, чтобы проверить свое муже-

ство в борьбе с этой опасностью, вовсе не обязатель-

но гоняться за ней у снегов Килиманджаро — она

всегда рядом. Грифы, ожидающие мгновения, когда

мы сдадимся, чтобы выклевать нам глаза, невидимо

восседают на всех городских светофорах, а не только

на далеких от цивилизации скалах. Трагедия Френ-

сиса Макомбера, случайно или не случайно подстре-

ленного собственной женой на охоте, не страшнее

трагедии глухого старика из рассказа «Там, где чисто,

светло», одиноко пьющего аперитив в кафе, из кото-

рого его в конце концов выгоняют. Хемингуэя тяну-

ло к раскрытию жизни человечества через обыкно-

венного человека в обыкновенных обстоятельствах,

что было свойственно, скажем, Чехову. Но то ли от

неуверенности в интересности обыкновенного, то ли от

собственной биографии, которая была коллекциони-

рованием необыкновенностей, Хемингуэй больше при-

бегал к исключительным характерам в исключитель-

ных обстоятельствах. Это приводило иногда к мучи-

тельным противоречиям. Однажды произлеся: «К

убийству привыкнуть нельзя», можно ли привыкать

к развлекательной охоте, ибо она тоже убийство?

Мужество, проявляемое в развлечениях, — это

эрзац. Настоящее мужество проявляется лишь в усло-

виях жизненной необходимости его проявления. Но

что считать жизненной необходимостью? Гарри Мор-

гана из «Иметь и не иметь» трусом не назовешь. Но

он умирает ни за что ни про что. Его смелость ли-

шена нравственности — это лишь инстинкт самоза-

щиты. Можно ли борьбу лишь за собственное сущест-

вование возводить в подвиг?

Переломным моментом в жизни Хемингуэя была

гражданская война в Испании. Здесь ему не нужно

было искусственно создавать ситуации для проявле-

ния мужества. Это был повод для единственно до-

стойного мужества, освещенного благородством цели.

Всех матадоров, львов и антилоп смел со страниц

Хемингуэя ветер пожарищ. Личные несчастья людей,

не находящих себе места в жизни, отступили перед

темой парода, не находящего себе места в собствен-

ной стране. Рядом с подвигом антифашизма охот-

ничьи подвиги оказались игрушечными. Настоящему

человеку наблюдать человеческую корриду из безо-

пасной ложи стыдно. А Хемингуэй был именно таким

настоящим человеком. Проклявший бессмысленность

первой мировой войны, он заявил, что есть и другая

война, «если знаешь, за что борются люди, и знаешь,

что они борются разумно».

В облике шофера Ипполито он увидел сражающий-

ся народ и пошел вместе с этим народом. «Пусть кто

хочет ставит на Франко, на Муссолини, на Гитлера.

Я ставлю на Ипполито». Ставка Хемингуэя на Иппо-

лито была проиграна. Но только временно. Ставка

на народ в конечном счете беспроигрышна.

Испанский народ был лицемерно предан. Интер-

бригадовцы покидали Мадрид, размазывая слезы по

небритым, прокопченным дымом пожарищ лицам. Но

Роберт Джордан до сих пор тащит взрывчатку на

спине, чтобы помочь народу. Старуха Пил ар до сих

пор жива и не умрет никогда, воздвигнутая Хемин-

гуэем словно каменное изваяние страданий и борь-

бы. Именно на яхте, названной сПилар», Хемингуэй

ходил во время второй мировой войны на поиск

немецких подлодок.

По это было уже не искусственным, а естествен-

ным проявлением исключительного характера в иск-

лючительных обстоятельствах. Личное мужество об-

рело смысл. Этим смыслом стал антифашизм. «Чело-

век один не может быть. Нельзя теперь, чтобы чело-

век один. Все равно человек один не может ни чер-

та...» — вот что хрипел умирающий Гарри Морган,

всю жизнь ставивший только на себя, но понявший

перед смертью, что такая ставка обречена. Хемин-

гуэй ставил на Ипполито.

Он не хотел быть только писателем. Большим

писателем не может быть тот, кто только писатель.

Гражданская уклончивость, социальное равнодушие

или ложно сделанный выбор исторической ставки не-

избежно ведут к саморазложению даже крупных

талантов. «Разбогатев, наши писатели начинают жить