Здесь, в темноте

Я начинаю со шкафа слева. Радж сказал, что они заперты, но я все равно дергаю первый ящик, и он со скрипом открывается. Внутри пыльно и он заполнен только наполовину. Документы в папках, похоже, относятся к лицензированию и статусу корпорации. Но копия настолько размазана, а юридический язык настолько непрозрачен, что я не трачу много времени на их изучение.

Выдвигая второй ящик, я осознаю, что понятия не имею, чего я ожидаю найти. Подписанное признание относительно исчезновения Дэвида Адлера? Доказательства того, что LBAL является прикрытием для отмывания денег? План организации передозировки для Винни? Я бы удовлетворилась резюме Дэвида Адлера, адресом квартиры, которую он делил с Раджем, номером социального страхования, чтобы помочь Дестайну в поисках. Но во втором ящике хранятся только меню ближайших доставок.

Я поспешно открываю третий ящик и нахожу стопку бесплатных ежедневных газет, которые разносчики в неоновых жилетах суют вам в руки, когда вы входите в метро. Мог ли кто-то спрятать тут важные документы? Выдернув стопку из середины, я встряхиваю ее, но извлекаю лишь рекламу лазерной эпиляции. Даже сторонник теории заговора не смог бы принять этот купон за улику, хотя, если посмотреть на него глазами Норы, – выглядит как приличная сделка.

Другой картотечный шкаф – более высокий, узкий, почему-то даже более бежевый – стоит неприкосновенный, и я, хоть мой телефон сообщает, что я пыталась заниматься корпоративным шпионажем на четыре минуты дольше, чем сама себе выделила, не могу удержаться, чтобы не дернуть за его верхний ящик. Ящик подался на дюйм, одновременно раздался скрежет прочного замка. Так что, возможно, Радж все-таки не врал. Возможно, он просто был слишком смущен, чтобы признать, что у компании недостаточно конфиденциальной информации, чтобы заполнить два шкафа. Возможно…

В этот момент в офисе звонит телефон, заставляя меня вздрогнуть. Оказалось, не туда попали, им нужен некто по имени Колби[25]

, имя, которое может понравиться только любителю сыра, но к тому времени, как я вешаю трубку, окно для привлечения LBAL к уголовной ответственности закрывается. Десять минут спустя, когда Радж возвращается, шурша продуктовым пакетом, в котором сверху лежит большая упаковка чипсов, а снизу позвякивает то, что может быть упаковкой пива, я возвращаюсь к Vogue и маникюру. Когда он захлопывает дверь своего кабинета, я решаю, что мне пора на перерыв, поэтому говорю Лане, что иду на ланч, и быстро сбегаю.

В темном баре я заглушаю голод водкой с содовой. Это не то, что заказала бы Нора, но я не хочу быть Норой прямо сейчас. В одиночку Нора безнадежна. Она прямо там, в центре бизнес-интриг – скорее всего, убийств – и какие же улики ей удалось обнаружить: фото с хмельной вечеринки и купон, обещающий гладкий лобок? Я желаю Норе целую жизнь неудачных прослушиваний. Я желаю ей желудочного гриппа в вечер пресс-конференции. Я желаю ей летние гастроли в каком-нибудь безлюдном и прохладном месте.

Но очень скоро я захожу в вестибюль, набив рот мятными леденцами и возвращаюсь в бодрое сердце и разум Норы. Мои каблуки стучат, как скудные аплодисменты, пока я ковыляю к лифту.

* * *

Было время, когда я увлекалась сценическими указаниями – длинными, задиристыми, как в эдвардианскую эпоху. В «Человеке и сверхчеловеке» Шоу есть строчка о том, как героиня элегантным движением плеч демонстрирует презрение ко всему мужскому полу. Я часто пыталась изобразить нечто подобное у зеркала.

Туманным утром своего третьего дня в LBAL я вынуждена признать, что даже Шоу не нашел бы, что выделить курсивом. У меня щиплет пятки, кожу головы покалывает, ощущение, что она сморщилась во время мытья. Я сажусь в машину и нащупываю в сумке что-нибудь почитать, затарившись дополнительными журналами. Поскольку откровений было немного и некому было восхищаться моей игрой, волнение от исполнения роли поутихло. Мое пребывание в качестве Норы начало казаться еще одним пагубным выбором – шутка, которую я не должна была отпускать, напиток, который мне не следовало выпивать, «нет», которое я не сказала или сказала слишком поздно.

Прошлой ночью, когда я вернулась в свою квартиру, ничто не казалось мне достаточно реальным, даже после того, как я сняла парик и туфли и приготовила горячий кислый суп. Это не было похоже на мой ужин. Это не было похоже на мою жизнь. Так что я выпила и отправилась спать, надеясь, что утро вернет меня к себе. Этого не произошло. Мир стал тоньше с тех пор, как я начала все это, более отстраненным. И ради чего? Знаю: ради тела, ради кассеты, ради записок, подсунутых под мою дверь, ради этого сладкого, острого трепета от того, что я снова выступаю, ради возможности ощутить себя живой – или почти живой – при дневном свете. Эх, если бы только кто-нибудь мог видеть меня!