Зеленые тени, Белый Кит

— Самое невероятное сокровище на свете, — сказал Снелл-Оркни. — Несколько пунцовых, янтарных, алых, багровых мазков. Память о былом, отголоски прошлого лета, каким-то образом зацепившиеся за веточки. А сами деревья! Ветви, сучья, одетые в ледяной панцирь, скованные морозом, отягченные снегом, уносимым прочь шелестящими шлейфами! Вот это да!

Все были околдованы.

— A-а... да... разумеется... так и есть... — бормотали они.

— Знает, что говорит, — прошептал Нолан.

— Угощаю всех, — сказал вдруг Снелл-Оркни.

— Какой проницательный! — сказал Тималти.

Подали выпивку, осушили стаканы.

— А где же находятся эти деревья? — воскликнул Нолан.

— Да... действительно! — заговорили все.

Не прошло и десяти минут, как мы все вместе оказались в парке.

Ну и, как сказал Тималти, видели вы когда-нибудь столько листьев, оставшихся на одном дереве, сколько на первом же дереве сразу за оградой парка? «Нет!» — закричали все. А как вам второе дерево? На нем не столько листьев, сколько ледяной коросты, инея и снега, которые прямо на глазах откалываются и опадают на головы людей. И чем дольше они смотрели, тем больше осознавали, что это чудо. Нолан, бродя по парку, так запрокинул голову, что споткнулся и упал. Двое-трое его приятелей поспешили ему на помощь. Раздавался хор восхищенных голосов и вдохновенных возгласов, ведь, если им не изменяет память, на этих деревьях никогда не было ни листьев, ни снега, а теперь есть! А если они и были, то бесцветные, или если был цвет, то так давно... «А, какого черта, — сказали все, — помалкивайте и смотрите!»

За этим занятием и провели остаток дня Нолан, Тималти, Келли, Гэррити, Снелл-Оркни с друзьями и я. Ибо осень и впрямь убрала свои развешанные флаги, зато зима вступила в свои права, чтобы укутать парк белым по белому. Здесь и нашел нас отец Лири.

Но прежде чем он смог что-либо сказать, трое посланцев лета попросили его исповедовать их.

И вот уже священник с мученическим выражением лица повел Снелла-Оркни с друзьями в церковь полюбоваться витражами и тем, как зодчий сложил апсиду, и церковь им так понравилась, что они начали наперебой громко расхваливать ее, и отцу Лири пришлось пропустить кое-какие молитвы и срезать углы, чтобы прийти к окончанию церемонии кратчайшим путем.

Но венцом всему дню стал вопрос, заданный в пабе одним из юных-пожилых мальчиков-мужей: что спеть — «Матушку Макри» или «Моего дружка»?

Начали спорить, потом проголосовали, объявили результаты и решили: пусть споет и то и другое.

У него, по общему признанию, был дивный голос, и глаза у всех заблестели от слез. Сладостный, высокий, прозрачный голос.

И, как сказал Нолан:

— Не знаю, какой из него сын, зато дочь бы вышла замечательная.

И все сказали «да».

Снелл-Оркни с друзьями собрались уходить.

Увидев это, Финн поднял свою ручищу, чтобы помешать им:

— Погодите! Благодаря вам атмосфера в парке и его окрестностях улучшилась, не говоря уж о пабе. Теперь мы должны отплатить вам добром за добро!

— О нет, нет, — последовал отказ.

— Да! Да! — сказал Финн. — А ну, ребята!

— Финн! — откликнулись все.

— Покажем спринтерский забег?

— Спринтерский забег? — раздался всплеск восторга. — Да!

— Спринтерский забег? — переспросили Снелл-Оркни и его друзья.

ГЛАВА 29

— Тут и сомневаться нечего: Дун быстрее всех.

Финн добавил:

— Бегает от гимна.

— К черту Дуна!

— У него молниеносная реакция, мощный рывок под уклон, до шляпы не успеешь дотянуться — его уже и след простыл.

— Все равно Хулихан лучше.

— Разве что иногда. Спорим? Вот прямо сейчас, пока этот бледный худощавый парень и его компания отсюда не уехали.

Или, подумал я, до того, как все разом закроется, захлопнется, замолчит, то есть пивные краны, аккордеоны, фортепьянные крышки, солисты, трио, квартеты, пабы, кондитерские и кинотеатры. Огромная волна, словно в Судный день, выплеснет пол-Дублина под тусклый свет фонарей, где всем будет не хватать зеркал на автоматах с жевательной резинкой. Ошеломленные, лишенные духовной и физической опоры, эти души побродят, пошатываясь, словно прихлопнутая моль, потом заковыляют домой.

А пока я вслушивался в спор, жар которого, если не свет, доходил за полсотни шагов до меня и команды Снелла-Оркни.

— Дун!

— Хулихан!

Тималти, изучив сначала мое лицо, потом лицо Снелла-Оркни, сказал:

— Вы, наверное, не можете понять, о чем мы тут толкуем? Спорт любите? Кроссы, четыре по сто, и прочую беготню?

— Я побывал на двух Олимпийских играх, — сказал Снелл-Оркни.

Тималти разинул рот:

— Вы редкий человек. А что вам известно про всеирландское первенство по десятиборью, проводящееся в кинотеатрах?

— Это спринт до начала гимна, о котором вы сейчас упоминали, — сказал Снелл-Оркни.

— Постой, постой, — не выдержал я наконец. — Какой-какой спринт?

— Д-о г-и-м-н-а, — чеканно, по буквам, произнес Финн.

— Я знаю, что с тех пор, как ты приехал в Дублин, — встрял Тималти, — ты, будучи заядлым киношником, ходишь в кино.

— Вчера вечером, — сказал я, — я смотрел фильм с Кларком Гейблом. Позавчера — старый фильм с Чарлзом Лоутоном...