Зеленые тени, Белый Кит

— А если он сломал ногу и лежит на спуске в проходе, корчась от боли?

— Ну конечно!

Все гурьбой понеслись сначала в одну сторону, потом шарахнулись и бросились в другую, к внутренней двери, влетели в зал и побежали вниз по проходу, а Снелл-Оркни с компанией и я — за ними по пятам.

— Дун!

Здесь нас дожидались Кланнери и Нолан. Они молча кивком указали вниз. Я дважды подпрыгнул, пытаясь разглядеть что-нибудь за головами. В огромном зале было темно. Я ничего не увидел.

— Дун!

Наконец мы все столпились в проходе у четвертого ряда. Я слышал их испуганные возгласы. Все глазели на Дуна.

Дун все еще сидел в четвертом ряду, со скрещенными руками и закрытыми глазами.

Неужели умер?

Нет.

Ему на щеку капнула слеза, крупная, блестящая и прекрасная. Вторая слеза, еще крупнее и не менее сверкающая, покатилась из другого глаза. Подбородок был влажным. Видно было, что плачет он уже давно.

Мы обступили его, склонились над ним, заглядывая в лицо:

— Дун, ты, часом, не заболел?

— Плохие новости?

— Боже мой! — всхлипнул Дун. Он замотал головой, чтобы обрести дар речи. — Боже мой, — наконец выдавил он, — поистине она поет как ангел.

— Ангел?

— Там, — кивнул Дун.

Все повернулись, уставившись на погасший серебристый экран.

— Ты это про Дину Дурбин?

Дун всхлипнул:

— Вернулся сладкий голос моей умершей бабушки...

— Бабушкин зад! — вскинулся на него Тималти. — Когда это у нее был такой голос!

— Кому знать, как не мне?

Дун высморкался и приложил к глазам платок.

— Что же, из-за этой девицы Дурбин ты отказался от забега?

— Так и есть! — воскликнул Дун. — Именно! Выскакивать из зала после такого пения — кощунство. Все равно что прыгать по алтарю во время венчания или вальсировать на похоронах.

— Ты же мог нас предупредить, что состязания не будет! — грозно посмотрел Тималти.

— Каким образом? Пение овладело мною как божественный недуг. Та ее финальная песня, «Прекрасный остров Инишфри», скажи, Клан-нери?

— Что еще она пела? — спросил Фогарти.

— Что еще она пела?! — возопил Тималти. — Мы только что лишились из-за него половины дневного заработка, а тебя интересует, что еще она там пела! Черт!

— Деньги, конечно, заставляют Землю вращаться, — согласился сидевший в кресле Дун, — зато музыка уменьшает трение.

— Что здесь происходит? — раздался чей-то голос сверху. С балкона, попыхивая сигаретой, свесился человек. — Вы чего шумите?

— Это киномеханик, — прошептал Тималти и громко сказал: — Привет, дружище Фил! Это же мы. Команда! У нас тут небольшая проблема, Фил, этическая, если не сказать эстетическая.

Мы вот подумали: а что, если ты еще раз прокрутишь нам гимн?

— Еще раз?

Послышался ропот выигравших, началась толкотня.

— Мудрая мысль, — сказал Дун.

— Угу, — съехидничал Тималти. — А то непреодолимая сила сковала Дуна по рукам и ногам.

— Заезженная лента тысяча девятьсот тридцать седьмого года вдавила его в кресло, — сказал Фогарти.

— Если все честь по чести... — Тут Тималти возвел свой просветленный взгляд к небесам. — Фил, старина, а последний ролик фильма с Диной Дурбин еще у тебя?

— Ну не в женском же туалете, — ответил Фил, не расставаясь с сигаретой.

— Каков остряк! Фил, может, прокрутишь нам конец фильма?

— Вы все этого хотите? — прокричал Фил.

Наступил тягостный момент нерешительности. Но сама идея повторного забега была слишком заманчива, чтобы от нее отказаться, хотя на кону стояли уже выигранные деньги. Все неубедительно закивали.

— Тогда я тоже с вами, — крикнул сверху киномеханик. — Ставлю шиллинг на Хулихана!

Выигравшие засмеялись и заулюлюкали в предвкушении новой удачи. Хулихан картинно помахал рукой. Проигравшие повернулись к своему бегуну.

— Слышишь, как над тобой издеваются, Дун! Парень, очнись!

— Только она запоет, заткни уши!

— По местам стоять! — скомандовал Тималти, протискиваясь сквозь толпу.

— А как же без зрителей? — спросил Хулихан. — Без них нет препятствий, нет истинного соревнования.

— А что, — Снелл-Оркни огляделся, — пусть все мы и будем зрителями.

— Снелл-Оркни, — сказал Тималти, — вы гений!

Все просияли и расселись по креслам.

— Можно сделать еще лучше, — заявил Тималти. — Почему бы нам не разбиться на команды! Дун и Хулихан, конечно, главные, но за каждого болельщика Дуна или Хулихана, который выберется из зала до гимна, начисляется дополнительное очко. Идет?

— Идет! — закричали все.

— Извините, — сказал я, — кто судья на улице?

Все посмотрели на меня.

— А-а, — сказал Тималти. — Нолан — на выход!

И Нолан, чертыхаясь, поплелся по проходу.

Фил высунулся из аппаратной:

— Эй вы, олухи, там, внизу, готовы?

— А девица с гимном?

И свет погас.

Я оказался рядом с Дуном, который зашептал как в горячке:

— Растолкай меня, не давай красотам оторвать меня от реальности, хорошо?

— Помолчи! — сказал кто-то. — Начинается таинство.

И действительно, то было таинство пения, творчества и жизни, если хотите. С экрана, отмеченного печатью времени, запела девушка.

— Не подведи нас, Дун, — прошептал я.

— Что? — ответил он. И кивнул с улыбкой на экран. — Ты только глянь, какая прелесть! Слышишь?

— Дун, у нас пари, — сказал я. — Приготовься.

— Ладно, — пробурчал он. — Дай размяться.

А, черт, только не это!