В Москве, в Петровско-Разумовском, когда Зайцев еще студентом появлялся на селекционной станции, Вавилов всегда шумно здоровался с ним, широко улыбался, называл «батенькой». Но Гавриил Семенович видел, что так же он держится со всеми, и скорее всего даже не был уверен, помнит ли Вавилов его фамилию.
Однако в Голодной степи Николай Иванович первым делом справился о нем, а примчавшись в Улькун-Салык, сразу же потащил в поле.
Сотни испытываемых линий, гибриды, в том числе межвидовые, которые так редко удается получить, тщательнейшие наблюдения за всеми особенностями растений — такого размаха Вавилов не ожидал увидеть. Теория конусов ошеломила его. Знаток многих культурных растений, Вавилов понимал, что его коллега сделал открытие огромной важности.
Впервые удалось установить четкое соответствие между внешним (морфологическим) строением растительного организма и внутренними (физиологическими) процессами его жизни. И это на хлопчатнике — растении, еще вчера считавшемся одним из самых малоизученных.
— Пишите же, батенька, скорее пишите! — только и воскликнул Вавилов, когда получил ответы на все свои вопросы.
Писать! Зайцев даже испугался. Писать, имея всего лишь двухлетний запас наблюдений…
— Ничего, — возразил Николай Иванович, — не боги горшки обжигают.
Потом, за поздним ужином, с которым поджидала их Лидия Владимировна, вспоминали Москву, свою alma mater, Дионисия Леопольдовича и других общих знакомых. Вавилов рассказывал о персидском походе, где, увлеченный сбором растений, он пробрался даже за линию фронта, в расположение турецких войск, о предстоящей экспедиции на Памир. Обычный путь — через Алайскую долину — оказался для него закрытым; район был охвачен восстанием «инородцев». Смеясь, Вавилов рассказал, как пробился на прием к самому генерал-губернатору Куропаткину, дабы исходатайствовать для сопровождения воинский отряд. Губернатор же, устало выслушав его, посоветовал… уезжать от греха в Москву.
— Буду пробираться через перевалы, — заключил Николай Иванович.
— Но, может быть, экспедицию и вправду лучше отложить: время позднее, перевалы могут быть завалены снегом, — попытался возразить Зайцев.
— Что вы, батенька, жизнь коротка, — хохотнув, ответил Вавилов. И добавил серьезно: — Надо сделать все, что зависит от себя.
Заметив висевшую на стене скрипку, Вавилов спросил, кто на ней играет, и, узнав, что сам хозяин дома, опять весело расхохотался.
— А я думал, этим занимаются только бездельники!..
Засиделись за полночь, а рано утром Вавилов уезжал. Пожимая на прощанье ему руку, Гавриил Семенович понял, что провожает друга. Это было ново и необычно для него. Никогда еще он не сходился с человеком так быстро; никогда еще при расставании не испытывал так мало горечи.
Поврежденный в детстве глаз, казалось, освобождал Гавриила Семеновича от воинской службы. Однако война затягивалась, и после множества отсрочек, о которых ходатайствовал Бушуев (пачка их сохранилась в архиве), его все-таки призвали и направили в Катта-Курганский запасной полк. В Катта-Кургане заведовал опытным полем Василий Степанович Малыгин; прежде он был заместителем Бушуева, и Гавриил Семенович знал его со времен своей студенческой практики. Получая редкие увольнительные, он приходил к Василию Степановичу, и тот вспоминал впоследствии, как подавлен и угнетен был Зайцев шагистикой и ожиданием отправки на фронт, где пришлось бы убивать людей.
Оставшаяся одна на Улькун-Салыке, среди голой, безлюдной степи. Лидия Владимировна готова была впасть в отчаяние. Лишь наезды Бушуева скрадывали ее одиночество. Михаил Михайлович часто забирал ее с собой, и она подолгу жила в его доме. Предельно преданный делу, требовательный к себе и другим, Бушуев бывал порой резок и даже груб; Лидия Владимировна побаивалась его. Только в тяжелые для нее дни она смогла оценить душевную щедрость этого человека.
Михаил Михайлович приложил максимум усилий и добился демобилизации своего сотрудника, ибо отлично понимал, что без Зайцева селекционная работа на станции идти не может.
Гавриил Семенович вернулся домой, так и не сделав ни одного выстрела. Недолгая служба в армии была, пожалуй, единственным тяжелым эпизодом за время его работы в Голодной степи.
«15-й, 16-й, 17-й годы были очень благоприятны и плодотворны для работы Г. С., — вспоминала Лидия Владимировна, — потому что административная деятельность его почти не касалась: он изучал растения, обрабатывал полученные данные и писал работы».
Летом 1917 года, в преддверии грозных для России событий, уехал в Америку, па родину своей жены, Александр Евгеньевич Любченко. Единственная во всем Туркестане селекционная станция, располагавшаяся в Пахталык-Куле, под Наманганом, и называвшаяся Ферганской, осталась без руководителя, и возглавить ее мог либо Евгений Львович Навроцкий, либо Гавриил Семенович Зайцев.
Место предложили Зайцеву.
Гавриил Семенович поехал в Пахталык-Куль — ознакомиться с состоянием станции. И картину застал плачевную.
При станции была плантация сортовых семян, которая обеспечивала окрестных дехкан посевным материалом.