Земледельцы

Крестьянин, выращивавший, скажем, пшеницу, оставляет для посева часть урожая. Он даже может из года в год улучшать посевной материал — хотя бы путем массового отбора, то есть сохраняя для посева наиболее крупное и чистое зерно.

Не то у хлопкороба.

Хлопкоробы сдавали урожай на хлопкоочистительные заводы в сырце, то есть волокно вместе с семенами. На заводе волокно отделяли и сбывали текстильным фабрикантам, а семена (вернее, небольшую их часть) продавали обратно дехканам — на посев следующего года.

При этом заводчики меньше всего интересовались происхождением сырца. Партии, закупленные у разных хозяев, шли в переработку в общей массе. Если какой-либо дехканин и выращивал урожай ценного сорта, все равно он назад получал смесь семян самых разных сортов. Ее так и называли — «заводская смесь». Размножать новые сорта, хотя бы и более ценные, практически не было почти никакой возможности.

Эту задачу и возложили на семенные плантации.

При каждой плантации имелся свой хлопкоочистительный завод. На нем сырец с отдельных полей можно было очищать отдельно.

Фактически, впрочем, и с помощью плантаций по-настоящему проводить сортосмену хлопчатника не удавалось, так как их было всего 15 на весь Туркестан. Вокруг каждой возникал небольшой островок сортовых посевов, но они тонули среди моря «заводской смеси».

Между тем в Пахталык-Куле заботы о плантации поглощали все силы сотрудников селекционной станции. Своим главным делом — выведением новых сортов — она практически не занималась.

Земли плантации, разделенные на 30 участков, сдавались в аренду дехканам. Надо было следить, чтобы каждая семья сеяла строго определенный сорт хлопчатника. В уплату за аренду дехкане сдавали станции половину урожая, который и поступал на пристанционный завод. Завод же был в плачевном состоянии. Мешки с хлопком сваливали на землю под открытым небом, так как для них не было даже навесов. В двух ветхих амбарах для семян хозяйничали крысы. Они прогрызали дыры в перегородках и мешках, и семена разных сортов, пересыпаясь из отсека в отсек, смешивались и сводили на нет всю проделанную работу.

Отказаться от научных исследований ради сугубо хозяйственной деятельности Зайцев, конечно, не собирался. Но и оставить Ферганскую станцию на произвол судьбы он не мог.

В сжатой, строго деловой записке[10]

он охарактеризовал положение станции, набросал программу ее работы. Он требовал отделить плантацию от станции и усилия направить на изучение хлопчатника, ибо «успех сортоводной работы может основываться лишь на хорошем знании того растения, над которым работают, особенно же на знании его наследственности». Поэтому он считал, что «станция должна вести самостоятельные научные исследования, касающиеся жизни изучаемого растения и помогающие более легкому и быстрому разрешению поставленных ей сортоводных заданий».

Условия его были приняты, и в 1918 году он высеял свои линии на новом месте.

Оглядываясь назад, он видел, сколь правильным оказался избранный им путь.

«За три года Сел. отделом Голод, оп. станции было испытано несколько сотен пород хлопчатника, взятых из многочисленных сортов, имевшихся в распоряжении Г. с. оп. ст. Эти испытания дали возможность выделить несколько лучших пород, которые могут считаться особыми сортами, достойными получить распространение.

Кроме этого, отдел вел работу по выведению новых сортов путем скрещивания с целью соединить скороспелость и урожайность туркестанских сортов с коротким волокном, с длинноволокнистыми поздними сортами. Одна из подобных работ уже закончена. Получен вполне закрепленный длинноволокнистый сорт, очень скороспелый, с достаточно хорошей урожайностью.

Новый сорт исключителен: обладая скороспелостью и урожайностью, не уступающей Кингу, он в то же время несет в себе качества, почти равняющие его с длинноволокнистыми сортами, как «дюранго», «колумбия», «айленд длинноволокнистый»[11] и т. п.»

[12].

Так писал Гавриил Семенович в 1918 году.

Но следом шел незабываемый 1919-й.

Глава шестая

Приступ навалился на него сырым полднем и повторялся через день с дьявольской правильностью. Малярию он подхватил еще в Голодной степи и успел хорошо изучить этот ритм — не хуже, чем ритм развития хлопчатника.

В нечетные дни вставал пораньше, чтобы с обычной придирчивой обстоятельностью проверить работу сотрудников, проделанную накануне, отдать распоряжения, и к двенадцати часам покорно ложился в постель.

Лидия Владимировна набрасывала на него все имеющиеся в доме одеяла, тюфяки, полушубки, а он лежал под этой грудой, выстукивая зубами ровную тряскую дробь.

Так длилось часов до четырех.

Потом его прошибал пот, от которого намокали простыни, и часам к шести отпускало…

Изможденный, он поднимался с постели, вяло съедал необильный в то голодное время обед и садился к рабочему столу.

Перестук клавишей пишущей машинки возвещал всей станции, что приступ «Гаврилу» оставил.