Земледельцы

…Ни над одной из своих статей он не работал так долго и так тщательно. Начал он ее еще в Голодной степи, вскоре после отъезда Вавилова. Но заканчивать не спешил. Хотел еще и еще раз проверить свои наблюдения. Теперь же, после того как на новом месте, в Фергане, получил такие же результаты, отпали последние сомнения. Он закончил черновик и взялся за перепечатку, одновременно дорабатывая текст. То была статья о закономерностях в цветении и плодообразовании хлопчатника — в ней он впервые излагал теорию конусов.

Быстро падала плотная южная ночь, словно кто-то зашторивал окна черным полотном. Керосин на станции давно кончился. Гавриил Семенович наливал в баночку хлопковое масло, окунал в нее несколько скрученных из хлопковых волоконец фитильков, поджигал — ив неровном коптящем свете, тускло отражавшемся от глянцевых клавишей машинки и стекол его пенсне, засиживался часов до двух.

Почему он теперь так торопился?

Он вряд ли сам мог ответить на этот вопрос.

Научные журналы давно не выходили: не было никаких перспектив напечатать статью. Да и насколько новы его открытия? Ведь пять лет уже не поступало заграничных изданий. Даже с Россией регулярная связь не поддерживалась: один раз всего прорвалась в Фергану почта через Красноводск.

И все же каждую ночь он подолгу напрягал свои не очень-то зоркие глаза, слезившиеся при мерцающем свете коптящих фитильков.

Он должен был сделать все, что зависело от него.

Не знаем, произносил ли он когда-нибудь вслух этот девиз Вавилова. Но держался его твердо.

Статью Зайцев закончил 26 марта 1919 года.

А 27-го на станцию напали басмачи.

_____

В Пахталык-Куле, что в шести километрах от Намангана, сейчас туберкулезный санаторий. Земля засажена деревьями, дающими густую, столь желанную в этих краях тень.

Мы сидим под раскидистым платаном за сколоченным из грубых досок, врытым в землю столом; на нем нарезанная аппетитными ломтиками дыня, янтарные гроздья винограда катта-курган, чайник с зеленым чаем. Неторопливо ходит по кругу дымящаяся пиала.

— Ничего здесь не было, — медленно роняет слова Зайнуддин Каримов. — Все это мы сажали.

Каримов статен, высок — даже за столом возвышается над всеми, хотя тяжесть лет склонила его могучую фигуру. Точеный, с едва заметной горбинкой нос и большие темные глаза на кирпичном от загара лице обнаруживают былую, да и сейчас не вполне утраченную, красоту. Неторопливость движений и слов придает им особую основательность.

Ничего не было…

Но мы как раз и хотим посмотреть, как было здесь, когда ничего не было. Увы, деревья мешают обзору. Могучие стволы и густые кроны их создают ощущение вековечности. Трудно поверить, что этот красивый пожилой узбек (язык не поворачивается назвать его стариком), держащий в твердых коричневых пальцах хрупкую пиалу, старше этих деревьев.

До санатория здесь был колхоз. А до колхоза — совхоз. Каримов был в нем директором. Тогда-то и сажали сады. А подростком он работал на селекционной станции. Зайцева помнит. И даже Любченко.

О басмаческом налете многого рассказать не может: был в тот момент в балке у арыка и уж к станции возвращаться не стал.

Помнит, как шли они ходкой рысью, растянувшись цепочкой по полю, как взвихривался под копытами не сошедший еще после суровой зимы снег. Помнит, как подъехали, как спешились, как привязывали коней к единственному в то время карагачу, росшему у входа, как отправили дозорного к ближайшим одырам…

После чаепития идем неторопливо к одноэтажному добротному дому — единственному здесь дореволюционной постройки — и сразу узнаем тот «архитектурный» стиль, что и у бушуевских построек в Гюлистане и Улькун-Салыке. Видать, так строили по всему Туркестану.

Входим. Сейчас в этом здании архив санатория; комнаты уставлены высокими, до самого потолка, стеллажами.

— Здесь была лаборатория, — показывает Каримов, — здесь жил кто-то из сотрудников. Кто именно?.. Не помню, врать не стану. Этот вот люк вел на чердак, к нему приставили лестницу. А здесь жил заведующий…

В комнате два больших окна, но царит полумрак, ибо разгораживающие ее стеллажи не пускают свет. Где-то здесь стояла кровать, стол с пишущей машинкой, телефонный аппарат (их было даже два; еще один, по словам Каримова, помещался в особой будке во дворе).

— Так откуда шли басмачи?

— Вот, — показывает он на растущие за окном деревья. — Здесь было голое поле, а дальше, их сейчас не видно, начинаются одыры. Оттуда они и появились. А там, — показывает за спину, — привязывали коней.

— Все правильно, — взволнованная, вступает в разговор Мария Гаврииловна. — Мама так и рассказывала. Отец лежал на кровати…

_____

Лидия Владимировна так и рассказывала…

Он лежал на кровати под грудой тюфяков и тщетно старался унять дробный стук зубов. Приступ в тот день был особенно тяжел (слишком расслабился Гавриил Семенович, закончив накануне статью), и Лидия Владимировна хлопотала вокруг него.

Случайно бросила взгляд на окно и… Всадники на крепких, сытых лошадях шли ходкой рысью, взвихривая еще не сошедший после суровой зимы снег.