Тут бизнесмена слегка передернуло – ох уж эта последняя мода давать трансам фамилию их Хозяина. Не то чтобы мистер Гудвин в ближайшее время планировал обзавестись натуральной миссис Гудвин, однако рано или поздно сделать это следовало. Разумеется, не для постельных утех, а для продолжения рода. Все трансы создавались бесплодными, и этот закон Гудвин как раз очень одобрял. Чистоту натуральной крови следовало беречь, иначе через поколение на Земле не осталось бы ни одного натурала. Итого титул миссис, или, как говорил этот русский, «госпожи» Гудвин, был зарезервирован для той сухопарой незнакомки, которую мистер Гудвин в ближайшие двадцать лет намеревался сделать своей законной женой. А транса, конечно, навсегда останется для него просто Манишей, его Манишей.
– …да, все филлеане – биологические женщины. М-м-м. Гаплоидные женщины с одной половой хромосомой, – продолжал вещать Боровой, снимая панаму и вытирая струящийся по лбу пот. – У человека, если бы человек вообще мог развиваться с одинарным набором хромосом, такое нарушение привело бы к синдрому Шерешевского – Тернера, но здесь…
Гудвин поднял голову и прищурился. Солнце, белая безжалостная тварь, стояло, казалось, в самом зените. Оно стояло там уже несколько часов. Дни на Филлет были вдвое дольше земных, но и ночи, ах, эти ночи в настоящей палатке, парусящей под жестким и пыльным ветром, ночи под чужими острыми звездами… Да, и они были благословенно длинны.
– …Способ их размножения можно отнести к партеногенетическому.
Гудвин снова обернулся, чтобы увидеть ухмылку Маниши. Однако девушка не улыбалась, а некрасиво хмурила лоб. Что не так?
– При этом яйцеклетки развиваются в женском организме без оплодотворения, то есть…
– Я в курсе, что такое оплодотворение, – со странным раздражением в голосе перебила его Маниша.
Определенно что-то не так. Жара, солнце? Жажда? Песок? Но трансы гораздо менее чувствительны к таким маленьким неудобствам, чем натуралы. Что же бесило Манишу?
– То есть без участия самцов, – вздохнул Боровой и снова нахлобучил на вспотевшую шевелюру панаму.
– А вот тут-то вы, батенька, и ошибаетесь, – сладко пропел Гудвин.
Ему нравилось вворачивать в речь эти издевательские псевдорусскости, плюс сейчас настал тот редкий случай, когда всезнайку Борового можно было побить на его же поле.
– Вы о сообщении Ксяо Лонга? Но, помилуйте, тому нет никаких документальных подтверждений.
Гудвин хмыкнул. Все охотники и рыбаки привирали. Каждому хотелось доказать, что уж он-то выловил самую большую рыбу, пристрелил самого крупного кризорга, рассеял самый тучный е-клауд. Однако существовали вещи, о которых лгать было просто не комильфо. Новые виды добычи. Лгать об этом – табу. За такое запросто можно вылететь из охотничьего братства с позорным клеймом на челе. И с отпечатком рифленой подошвы на заднице.
Ксяо Лонг был особым охотником. Можно было бы сказать, старой формации, если бы такая формация вообще существовала. Он не признавал современного оружия, только абсолютно аутентичные образцы. От сопровождающего ветеринара старик китаец, конечно, полностью отделаться не мог, однако своего Ганса он выдрессировал так, что тот лишь подходил к уже мертвой добыче и констатировал факт ее добросовестного убиения. И, вполне возможно, посылал в свое «Управление по охране и использованию объектов животного мира» фальшивые отчеты. В этом Гудвин всегда завидовал Лонгу, потому что упрямый Боровой отличался кристальной, прямо-таки болезненной честностью и вдобавок лез во все дыры, чуть ли не подставляя собственную лохматую башку под выстрел.