Гудвина даже потом пробило от облегчения – транса смотрела не на него. Он медленно обернулся. У дерева, покачиваясь, стояла тощая грязная самка. Стояла, подслеповато щурясь на яркий свет, легонько покачиваясь на кривых ногах. То есть тощей она была повсюду, не считая живота.
– Беременная, – пробормотал Боровой за спиной у Гудвина.
– Щенная, – хмыкнул бизнесмен.
На секунду ему подумалось, что самка с щенком в брюхе – тоже не самый худший трофей. Но потом он отмел эту мысль как пораженческую. Явился за самцом – значит, надо добыть самца.
Самка, расширив темные – словно совсем без белков – гляделки, качнулась к ним, к Гудвину и его спутникам. Хотя до нее было метров пятьдесят, бизнесмену почудилось, что пахнуло липким древесным душком. Отчего-то сделалось зябко, и это в самом яростном пекле здешнего бесконечного дня.
Сзади раздался какой-то стук. Гудвин повернул голову. Маниша упала с сухого ствола и лежала, широко – непристойно широко – раскинув руки и ноги. Гудвин умом понимал, что у трансы солнечный удар, что надо бы броситься к ней, побрызгать водой в лицо, но ступни словно к земле приросли. Первым к Манише подскочил Боровой. Самка позади низко, надрывно замычала, как будто прямо сейчас собралась рожать. Или, может, звук издавало все гнездо: утробный, протяжный, подземный гул, гудение потревоженного пчелиного улья. Почему-то вспомнилось самое детство, гундосая робоняня, читавшая на ночь сказки, – и одна сказка, жуткая, непонятная, называвшаяся «Как в джунгли пришел Страх». Про то, как Первый Слон правил миром, а потом отдал свое место Первому Тигру. А Тигр убил Быка и привел в джунгли голый, безволосый Страх с черными глазами. И Страх начал охотиться на детей джунглей. Кажется, няня включила тогда гипнорежим, и юный Гудвин описался от ужаса. После этого мать утилизировала няню – а он, Гудвин, возможно, именно в тот злополучный вечер решил, что сам будет на всех охотиться и сам станет Страхом.
Плохо осознавая, что делает, Гудвин наклонился, поднял прислоненный к рюкзаку штуцер, убедился, что оружие заряжено, и всадил в огромный живот твари пулю крупного калибра.
Я проснулся снова, но это был уже другой Я. И одновременно тот же самый. Часть большого, часть правильности, которая была до Я и будет после, которая все была МОЕ. На сей раз Я проснулся оттого, что МОЕГО стало меньше. Прошлый Я выплыл из розовой бессознательности медленно. Это было даже приятно, колыхабельно, радостно. Теперь Я словно выдернули на поверхность теплого розового озера (что такое озеро?), и этот, новый Я задыхался, еще не умея дышать.
Второй Я задумался. В Тигре была правильность. Тигр был желтым и полосатым. Он был как тени, падающие на сухую траву. Желтость и полосатость помогала Тигру остаться незаметным, а незаметному легче подкрасться и убить Страх.
Я-Тигр колыхнулся в розовом, заставляя новую шкуру двинуться извне. На сей раз Я-Тигр действовал не спеша. Глядя глазами шкуры, дождался, когда тени и трава посерели и слились в одно. Потом нашел острую палку и заставил шкуру взять ее пальцами. Полосато-желтый Тигр сломал Страху хребет, но сейчас у Страха была дымовая трубка с кусачими мухами. Это успел увидеть тот, прошлый Я.