Жадина

А потом дверь открывается, и я узнаю еще кое-что — папа целился в Санктину. Дуло ружья упирается ровно ей в висок, словно папа все это время безошибочно помнил ее рост. Я смотрю на маму. Мне кажется, что сейчас она выронит нож, а затем упадет в обморок. Мама не просто видит перед собой призрака, она видит человека, с которым так и не смогла попрощаться. Наверное, она ощущает себя, как люди нашего народа, когда бог выполняет их желания, самые странные для мира. Чувство вроде этого должно преследовать человека, чье желание отдалило наступление дня или ночи.

Нарушение естественных законов, отступивших перед чувством и желанием настолько сильным, что уже нет ничего важного.

Но самое странное то, что и Санктина выглядит так же. Моя мама эмоциональна и чувствительна, Санктина же, почти все время ледяная, не похожа на человека, который может испытать что-то настолько всеобъемлющее. Она не двигается, не плачет, не бледнеет и не краснеет, как мог бы живой человек, но она прижимает пальцы к губам, и хотя я не вижу ее глаз, напряжение в ее теле говорит о любви и боли. Я словно вижу момент из телешоу, один из тех, в которые никто и никогда не верит. Но все происходит по-настоящему, с настоящими людьми, искрящимися от чувства, переполняющего их и неуместимого в слова. Все, что стоит между ними — огромное, бесконечное количество времени, ложь и злость, события со мной и Нисой, как прозрачная и тяжелая вода в озере покрывает камушки их воспоминаний, нежности и боли, которая всегда скрывается в любви. Они ничего не произносят, и мамины глаза я вижу хорошо, а глаза Санктины — нет. Мама рассказывает Санктине обо всем, ни слова ни говоря. Кричит, ругается, злится и радуется, говорит, что любит, говорит, что ни на секунду не забывала, не произнося при этом ни звука. Что говорит Санктина, я не знаю, но, наверное, что-то не менее важное. Я не знаю, какие слова можно сказать спустя столько лет и в такой ситуации, и нужны ли они вообще. Мне страшно за маму, потому что мне кажется, что еще секунда, и у нее сердце разорвется. А у Санктины так быть не может, не потому, что она не чувствует этого, а потому, что сердце ее больше не живо, не бьется, а оттого и не опасно ему ощущать такие вещи.

Напряжение между ними охватывает всех, как волна прокатывается по подземному саду, розы и лилии кажутся мне волнующимся морем. Папа прижимает дуло к виску Санктины, но я знаю, он не выстрелит, но и она не тронет его, как мама и Кассий не тронут Грациниана, а Грациниан их. Появление Санктины делает ситуацию патовой, как будто в шахматах выстраиваются в ряд друг перед другом, вершина к вершине, пешки, не способные идти дальше. Чувства, связывающие маму с ее сестрой, не позволят им причинить боль тем, кого хоть одна из них любит, а папа и Грациниан в свою очередь не смогут навредить Санктине и маме.

Я ощущаю легкость и радость оттого, что бояться больше не нужно, хотя мне и забавно, что с появлением Санктины, которая все это время кажется мне злодейкой, вероятность кровопролития, как сказала бы учительница, стремительно снижается.

Регрессирует, сказала бы моя учительница.

Любовь обладает великой силой, даже для тех, кто холоден и очень-очень зол, и, может быть, особенно для таких людей, потому что только она и может спасти, когда все остальное внутри стало ледяным. Мне моментально становится легче, потому что мои родители не умрут и родители Нисы не умрут, но ситуация от этого не перестает быть напряженной.

И как странно, насколько волна их эмоций захлестывает и меня.

— Воображала, — говорит Санктина, голос у нее тут же становится совсем иным, я и не представлял, каким человечным он может быть, каким живым.

— Жадина, — говорит мама, и первый слог выдыхает с нежностью, второй со злостью, а третий с отчаянным удивлением. Я говорил маме о Санктине, но в такое нельзя поверить по-настоящему, пока не увидишь своими глазами.

Много лет прошло, и так по-разному сложились судьбы у обеих, у каждой из них свой талант и свое дело, они полюбили совсем не похожих мужчин, по-разному воспитали детей и, казалось бы, сквозь столько времени, это должны быть совсем другие люди. Но мне они кажутся маленькими девочками, и я наблюдаю за ними с восторгом. Мне нравится смотреть на них и воспринимать все, потому что это, пока что, моя основная способность, а еще, потому, что я четыре месяца был под землей, и теперь мир вокруг чрезвычайно наполнен деталями, и мне кажется, что опыт этот не только отобрал у меня время моей жизни, но и обогатил меня бесценным опытом внимания к яркости всего вокруг. Сколько оттенков скрывает мир, даже в самом темном, подземном своем уголке, и сколько могут сказать люди, вообще ни звука не издавая. Я ловлю взгляды моих родителей, мне хочется, чтобы они видели, что со мной все в порядке, но все, что я могу делать, это дышать как можно глубже, чтобы мама и папа видели, я живой.

Я думаю, мы ведь вправду можем помочь, только пусть выслушают нас. Но для того, чтобы помогать, нужно для начала суметь что-нибудь сказать.

— Как ты могла поступить так с моим сыном?!