Жан Брюс. Детективы

Это было неопасно. В СССР говорят на стольких диалектах, что все не может знать никто.

— Я провел юность в одном глухом местечке на Урале, где говорят на особом языке, а потом мне пришлось учить белорусский.

— Зачем ты подделал путевой листок и приехал сюда?

— Я вам сказал, кто мне дал это бумагу. Проверьте.

— Уже проверили. Бумага фальшивая. Ты знаешь, чем рискуешь?

Юбер пожал широкими плечами.

— Ничем. Моя совесть чиста. Это какая-то ошибка.

Неожиданно тип с физиономией фавна сказал на американском английском:

— Ладно, братец, оставь. Ты провалился, и тебе осталось только выложить все начистоту.

Юбер изумленно посмотрел на него и спросил сидевшего:

— Что он сказал?

— Он говорил на твоем родном языке. Он тоже жил в том глухом местечке на Урале.

Юбер засмеялся.

— Вы шутите! — воскликнул он. — Ладно, скажите, что надо везти, и я пошел. Я хочу спать. Завтра утром мне везти китаезов на стройку…

— Ах, да… Мы предупредим транспортный цех, чтобы они нашли для этого другого шофера…

— Почему? — встревожился Юбер.

— Потому что, если ты будешь продолжать вести себя так, наш разговор может затянуться… и стать для тебя неприятным. Понял?

Секунду Юбер стоял неподвижно, как будто оглушенный, потом взорвался:

— Черт подери! Да чего вы от меня хотите? Что это за ерунда?

Тип с внешностью фавна сказал опять на американском английском:

— Оставь, братец. Если будешь упрямиться, тебе станет плохо.

— Кто это такой? — спросил Юбер, указывая на него.

Военный странно улыбнулся:

— Томас Скирвин, бывший капитан шестой воздушной армии США… Год назад его сбили, попал в плен, а теперь он понял правоту нашего дела и отказался возвращаться на родину… Томас Скирвин говорит, что знает вас. Он утверждает, что встретил вас в Токио, будучи в увольнении, и что вы тоже военный летчик.

— Мы здорово надрались в одном баре на улице Гинза, — уточнил Скирвин, впервые заговорив по-русски.

Юбер был совершенно уверен, что никогда не надирался ни в одном токийском баре с этим дезертиром из ВВС с физиономией фавна. Он пожал плечами, мысленно проклиная неудачу, и ответил:

— Глупость! Самая настоящая глупость!

Он почувствовал, как что-то твердое сжало его ребра. Опытные руки тщательно ощупали его.

— Оружия нет, — объявил военный, стоявший сзади Юбера.

— Обыщи его получше, — приказал другой. — А еще лучше, раздень догола.

— Идиот, — бросил Скирвин, — если ты не шпион, расскажи правду. Не понимаю, почему ты хочешь вернуться в эти поганые Штаты! Да говори же! Говори!

Юбер молча пожал плечами и покорно позволил себя раздеть. «Если не произойдет чудо, я пропал», — подумал он и вдруг осознал, что уже давно готов к этому, с того момента, как Лин Маннова бросила его на произвол судьбы и он остался один на этом чужом враждебном острове, уехать с которого у него не было ни единого шанса. Потом он понял причину странного чувства безопасности, испытываемого им с самого приезда в Погоби: он знал, что провалится, и подсознательно принял это еще тогда, когда прямо ему ничего не угрожало.

Вдруг к нему вернулась вся его агрессивность, вся безумная и холодная храбрость, на которую он был способен в мгновения отчаяния. «Они меня еще не взяли!», — мысленно решил он. И это совершенно ничем не подкрепленное умозаключение придало ему силы.

* * *

Такара превратился в собственную тень. Три недели заключения, из которых две — в одиночке, сломили его волю к сопротивлению. Такара, привыкший к морским просторам, не мог сидеть взаперти. Его волосы на висках поседели, на лице самурая прорезались глубокие морщины. Он сгорбился и казался не таким огромным и не таким опасным.

Уже несколько дней достаточно было Владимиру просто спросить: «Ну, будешь говорить?», чтобы Такара выложил все, что знал, лишь бы не оставаться запертым в душной тесной камере в обществе крыс и пауков…

В коридоре послышались шаги, а потом голоса, из них один — женский. Такара рывком вскочил с деревянных нар.

Как обычно, засовы открылись с громким лязгом. Почему тюремщики никогда не смазывают засовы? По традиции?

Дверь открылась с жутким скрипом. Вошла Лин Маннова, строгая и элегантная в приталенном каракулевом манто.

— Оставьте нас, — приказала она надзирателю.

— Но…

— Оставьте нас, — жестко повторила она. — И не вздумайте подслушивать в коридоре…

Дверь закрылась. Такара и женщина остались одни, лицом к лицу, пристально глядя друг на друга. Потом она прошептала:

— Я пришла спасти тебя.

И спросила себя, слышал ли он ее. Такара остался неподвижным, как будто окаменел. Ей стало его жаль, но только на какую-то долю секунды, потому что она не умела испытывать жалость. Жалость — чувство слабых, а Лин Маннова была сильной, очень сильной. И стала еще сильнее после того, как хладнокровно убила Владимира, спасая свою жизнь и жизнь шпиона, который никем для нее не был… Он не был для нее никем, но она постоянно думала о нем. Наваждение. Одно наваждение вытесняет другое, и она предпочитала образ полного жизни шпиона образу превращенной в кровавое месиво головы Владимира…

У нее подогнулись ноги, но она стиснула зубы и взяла себя в руки.

— Я пришла спасти тебя, — повторила она.