Жан Брюс. Детективы

— Ты напрасно так это воспринимаешь, дружище, — сказал он наконец. — Совершенно напрасно.

Новая пауза. Юбер перевернулся на спину. Скирвин остановился у окна, закрытого масляной бумагой. У него были широкие плечи, комбинезон затянут в поясе.

— Если кто и может тебе помочь, дружище, то один я и никто другой…

— Ударами кулака в морду, — иронично прокомментировал Юбер.

Скирвин медленно повернулся на каблуках. Его лицо фавна было ярко-красным.

— Ты напрасно так это воспринимаешь. Это было необходимо. Дураки очень легко выводят меня из себя, а я поначалу принял тебя за дурака…

Юбер ангельски улыбнулся:

— А теперь?

— Изменил мнение.

Улыбка Юбера стала шире.

— Скажи, дружище, сколько ты получил за свое обращение в их веру?

Скирвин не рассердился.

— Тебя это интересует?

— Может быть.

Скирвин тихо рассмеялся, и его лицо покрылось мелкими морщинками.

— Ты будешь разочарован, дружище. Я сделал это по убеждению. Исключительно по убеждению. Ты мне не веришь?

Юбер сладким голосом отозвался:

— А почему мне тебе не верить? Все точки зрения имеют право на существование, верно?

— Так говорят… Сигарету хочешь?

— Спасибо, я не курю.

— Счастливчик.

Он подошел к походной кровати. Юбер поднялся на локте и посмотрел ему в глаза. Скирвин улыбнулся.

— По моей фамилии ты должен был догадаться о моем русском происхождении. Мои дед и бабка… В общем, я вернулся на родину предков. Все просто…

— Все просто. И что мне дает эта история?

Скирвин посерьезнел.

— Я пользуюсь здесь доверием и могу уладить твое дело, если захочу. Это уже наполовину сделано. Они знают, что над Канко, примерно в то время, что ты указал, был сбит самолет шестой воздушной армии США, а его пилота не нашли… Если хочешь, я могу убедить их отказаться от дальнейших проверок, малыш.

— Ты слишком любезен, великан. Я, знаешь ли, не боюсь расследования. Я сказал правду.

Скирвин улыбнулся.

— Не сомневаюсь. Ошибка обошлась бы мне слишком дорого.

— Зачем ты это для меня делаешь? — подозрительно спросил Юбер. — Я не понимаю.

Скирвин пожал широкими плечами, и в его полузакрытых глазах появилось циничное выражение.

— Эгоизм. Все эгоизм. Представь себе, мне нужен кто-нибудь, с кем я могу время от времени поболтать на американском. Это ты можешь понять?

— Может быть. Но это опасная слабость. Мне кажется, они называют ее космополитизм.

Скирвин презрительно скривился.

— Еще одна жертва пропаганды.

Юбер улыбнулся.

— Мы все жертвы пропаганды, в том числе и ты, парень.

Скирвин, казалось, вдруг занервничал.

— Или ты соглашаешься, или я оставлю тебя тонуть в дерьме.

— Не будь так вульгарен, парень. Я согласен, что еще я могу сделать?

Скирвин вздрогнул, сунул в зубы новую сигарету и прикурил ее.

— Хочешь?

— Я уже сказал, что не курю.

— Я думал, ты дуешься.

Он пошел к двери.

— Я ухожу. Спокойной ночи. И не порти себе нервы, дружище.

— Я тебе не дружище.

— Хочешь меня обидеть? Не выйдет. Я сегодня добрый.

Он ушел, и Юбер услышал, как за ним закрылась дверь. Свет остался включенным. Юбер встал, выключил его и наощупь вернулся к своей неудобной постели. Ему сейчас было не так холодно, и он знал, что заснуть снова будет трудно.

Скирвин был крупной и трудноразрешимой проблемой. Сначала он вел себя как враг и подлец. Вместо того чтобы дать чекистам избить Юбера, он сам занялся этим, и бил крепко. И вдруг он превратился почти в друга во всяком случае, предлагал свою помощь.

Ловушка? Вполне возможно. Юбер по своему опыту знал, что субъекты типа Скирвина опасны и ядовиты, как змеи.

Он вдруг без причин подумал о Манновой. Где она сейчас? В Ногликах, в своем доме на берегу моря? Наверняка, комиссар Владимир видит ее каждый день и называет «сердце мое». И каждый день просит ее выйти за него замуж. Его горло сжалось от сожаления.

Он почувствовал, что засыпает.

* * *

Когда за ним пришли, уже рассвело. День был грязным, желтым от того, что проходил через масляную бумагу на окне; день со старой почтовой открытки. Он молча встал, продрогший до костей и разбитый, страдая от легкой головной боли, сжимавшей ему виски.

Когда его вели пустым коридором, охранник шел впереди. Юбер решил, что это хороший признак: его не считают опасным. А вот и кабинет, где его допрашивали накануне.

Тот самый военный с робким видом сидел за столом, скрестив большие красные руки на пустой папке. Скирвин тоже был там. Стоя в углу, прислонившись плечами к стене рядом с урчащей печкой на мазуте, он чистил ногти и даже не поднял голову, чтобы посмотреть на входящего Юбера.

— Я замерз, — сказал тот. — У вас нет чего-нибудь горячего?

Военный встал, открыл ящик картотеки, достал бутылку водки и подал ее Юберу.

— Пейте прямо из горлышка. Водка убивает микробы.

Юбер предпочел бы чашку горячего кофе, однако сделал несколько глотков, зажмурив глаза, и стиснул зубы, пока огонь разливался по его желудку, а потом расходился по жилам.

— Бррр! — замотал он головой, чувствуя тошноту.

Чекист взял бутылку, угостился, потом протянул ее Скирвину, который перестал чистить ногти и щедро смочил горло.

— Сегодня утром нашли того, кто выдал вам путевой листок сюда, — сообщил военный. — Произошла ошибка, но вы не при чем.