Жан-Жак Руссо

На самом деле Жан-Жака настораживала та холодность, с которой было принято посвящение женевскому Совету его второго «Рассуждения». Ведь его «Политические установления»,

будучи оконченными, неизбежно окажутся представленными на суд магистратов, не говоря уж о церковной цензуре. Дело было еще и в Вольтере, который в марте 1755 года поселился в Делисе, в доме, расположенном в полулье от окраин Женевы, — и этим вызвал беспокойство у Республики. Жан-Жак уже получил урок, когда спросил у Вольтера: можно ли рассчитывать, что он не будет вмешиваться здесь ни в политику, ни в религию? Вольтер ответил, что он вовсе об этом не задумывался, но едва он оказался в своем доме, как пригласил к себе знаменитого актера Ле Кэна и предложил ему представить свою трагедию «Заира» в частном театре Делиса перед высокопоставленной публикой, которая была менее щепетильной, чем буржуа, в отношении кальвинистской морали. Консистория вмешалась, чтобы прекратить эти представления. Руссо восхищался Вольтером, но и опасался его — его характера и влияния.

Случай помог ему найти решение. В Шеврете у мадам д’Эпине, в глубине парка рядом с лесом Монморанси, был недавно обновленный домик, названный Эрмитажем[24]

. Приятельница любезно предложила его в качестве убежища Жан-Жаку: «Вы его выбрали, медведь мой, а моя дружба вам его дарит». Ее жест растрогал его, а само место он нашел чудесным: природа, покой, одиночество. И не надо ехать в Женеву, чтобы бежать из Парижа. «Сколько занятий дарит одиночество, — писал он мадам д’Эпине, — и еще возможность не видеть никого, кроме Вас». Она тоже радовалась этому. Впрочем, они едва не поссорились: возможно, потому, что мадам д’Эпине предложила ему некоторую денежную помощь. Жан-Жак тут же воспротивился: «Я никогда не боялся, что у меня не будет хлеба, а если бы такое случилось — я справлюсь и с этим… Я не продаюсь». Он согласен быть другом жены генерального откупщика, но не ее должником, потому что дружба и принятие помощи в его глазах несовместимы.

Это удаление от света стало венцом его «реформы», окончательным отказом от приспособленчества. Руссо знаменит — и Руссо уходит: теперь не общество отбрасывает его, а он отбрасывает общество от себя. Жан-Жак взял с собой Терезу и ее мать; папашу же Левассера они оставили в приюте, где тот вскоре и умер.

Друзья были возмущены его решением и до конца не верили, что это серьезно. Однако в серьезности его намерений им пришлось убедиться менее чем через полгода. 9 апреля 1756 года «под громкое улюлюканье гольбаховской компании» скромная мебель Жан-Жака была погружена в повозку откупщика, а его самого мадам д’Эпине посадила в свою карету вместе с Терезой и мамашей Левассер. В тот же день он оказался в своем Эрмитаже.

Наутро он был разбужен пением соловья: «Наконец все мои желания осуществились». Он сразу обошел свои маленькие владения, осмотрел жилище: первый этаж был слегка приподнят над землей, на втором этаже были большие окна, так что просторная квадратная комната была с трех сторон залита светом. И еще сад, лес, луга… Руссо вздыхает от полноты чувств. «Я начал жить только 9 апреля 1756 года», — так он и пишет Мальзербу. Впрочем, появилось и первое сожаление: ему не хватает его друга Дидро. Тот, конечно, обещал навестить его, но Жан-Жак знает своего приятеля — забывчивого и необязательного.

Чтобы упорядочить повседневный строй жизни, Руссо составляет план работы. «Музыкальным словарем»

он будет заниматься в дождливые дни. «Политические установления» требуют покоя и некоторой отсрочки. Он подумывает и о трактате по педагогике, о котором его просила мадам де Шенонсо. В качестве ближайшего проекта он склоняется к написанию «Чувственной морали, или Материализма мудреца». Руссо — и вдруг материалист? Скорее, сенсуалист — в духе Кондильяка[25], задающегося вопросами о влиянии внешнего мира на нашу душу и поведение.