Жан-Жак Руссо

Казалось бы, всё хорошо. Но тогда почему всё чаще случалось ему вздыхать о том, что было в Шарметте? Ему было 44 года, середина жизни была давно пройдена, а багаж его чувств оставался весьма тощим. Он спрашивал себя: любили ли его когда-нибудь, любил ли он сам по-настоящему? Когда он вспоминал о женщинах своей юности, на ум приходил «сераль гурий». Позабыв о своей болезни, о седеющих волосах, «гражданин Женевы» воображал себя «экстравагантным пастушком». Увы, поздно — время любви ушло. Но ведь не ушло время мечтать! «Невозможность иметь подле себя реальных людей увела меня в страну грез; не видя вокруг себя ничего, чтобы было бы достойно моего восхищения, я взрастил эти образы в своем идеальном мире, и мое творческое воображение вскоре населило этот мир теми созданиями, которые были мне по сердцу».

Отныне Руссо не был одинок на своих прогулках. Романтичность мироощущения была свойственна ему с детства, и потому его мечты неизбежно должны были однажды облечься в романическую форму. Он начал сочинять пару безделушек: «Любовь Клэр и Марселина», «Маленький савояр, или Жизнь Клода Нуайе», но вскоре забросил их. В его воображении идиллические отношения зарождались между простыми крестьянами, бедной молодой девушкой и состоятельным юношей; был здесь и несговорчивый отец. В общем, слащавые розовые буколики и он сам быстро от них устал.

Вскоре, однако, действительность жестоко рассеяла его грезы: очередной приступ болезни приковал его к постели. Вдобавок Жан-Жак узнал, что старушка Левассер оставила в Париже неоплаченные долги, в связи с чем друзья сплетничали по поводу его отъезда и нежелания возвращаться в город. Ему стало известно об этом от Александра Делейра, молодого гасконца, который стал верным его учеником. Попав в среду энциклопедистов, тот даже составил для «Энциклопедии»

статьи «Булавка» и «Фанатизм». Это был идеальный ученик:, преданный, услужливый, всегда готовый выполнить любые поручения. Славный малый, жаждавший благосклонности Руссо, но несколько болтливый и бестактный и еще, по мнению своего учителя, слишком уж тесно связанный с «гольбаховской компанией».

В июле Жан-Жак получил «Поэму о катастрофе в Лиссабоне» Вольтера. 1 ноября 1755 года в Лиссабоне произошло землетрясение, которое сопровождалось пожаром и наводнением. Погибли тысячи людей. Ужасное предупреждение Неба — ворчали набожные люди. Это событие пошатнуло позиции оптимистического деизма.

«Всё в этом мире хорошо», — утверждали в свое время Лейбниц и Поуп, и ничто в нем не может произойти без соизволения Бога и Его высших на то соображений. Столько невинных смертей — это «хорошо»? Нужно было как-то защитить этот мир от абсурда, и потому Вольтер предпочитал склониться перед Непостижимым и продолжать верить в Бога. Но лиссабонская катастрофа его сразила и наполнила болезненными сомнениями.

Вольтер рассуждает неверно, решил Жан-Жак. 18 августа 1756 года он отправил философу длинное письмо, которое стало еще одной попыткой утвердить свое кредо только на основе разума. Зачем делать Провидение ответственным за всё? Если бы обитатели больших городов не набивались скопом в шестиэтажные дома, то смертей было бы меньше. Но почему это несчастье не могло обрушиться, например, на пустыню? Тогда это значило бы, что «мировой порядок должен изменяться в соответствии с нашими прихотями, что природа должна подчиняться человеческим законам». Если нам кажется, что мы обнаружили некие «неправильности» в мировом порядке, то это происходит от того, что мы видим перед своим носом лишь некоторые его детали, не понимая общего замысла. Так что не будем говорить: «Всё хорошо»; скажем точнее: «Хорошо Творение в целом», или даже: «Всё хорошо для Творения в целом». Бог установил наилучший порядок вещей. Какие есть тому доказательства? «Я их не имею, — полагал Руссо, — так как ни утверждения за, ни утверждения против не являются доказуемыми». Руссо жестко настаивает на своем, не допуская никаких сомнений в этом: Бог существует и душа бессмертна; «я это чувствую, я в это верю, я этого хочу, я на это надеюсь». И почему бы нет, если эта идея утешает человека, а сомнение повергает его в отчаяние?

Вольтер не захотел вступать в полемику и уклончиво ответил любезной отпиской. Жан-Жак всегда считал — причем напрасно, — что настоящим ответом Вольтера была его философская сказка «Кандид».