Жан-Жак Руссо

И еще театр прививает вкус к праздности. Пусть бы еще речь шла только о большом городе, полном пороков. Но стоит подумать, например, о монтаньонах, живущих в окрестностях Нешателя, — людях простых, трудолюбивых, исповедующих традиционные добродетели. Дайте им театр — и он потребует расходов, нужно будет увеличить налоги, чтобы содержать его, хвастаться им перед соседями — и прощай добродетель. «Когда люди развращены, зрелища для них хороши, и они плохи, если люди хороши сами по себе». Комедианты ничего не решают, и законы их не изменят, потому что сами нравы устанавливают законы, а не наоборот. Комедиантки бесстыжи, живут в беспорядочных связях и отрекаются от традиционных женских обязанностей. Комедиант-мужчина переодевается, играет других людей — он ложь во плоти, душа-хамелеон. Тот, кто посвятил себя изображению других, сам по себе — никто, и, главное, он не является самим собой. «Оправдывать в комедианте порок — это значит оправдывать в человеке его болезнь».

Пока Руссо еще ничего не сказал о самой Женеве. Да, город процветает, но потому, что ничего не тратит на излишества, и этим он обязан строгости своих законов против роскоши. Как может он при этом содержать театр? Впрочем, в городе существуют свои развлечения, простые и немудреные. Мужчины в своих кружках беседуют, читают, курят, а женщины собираются своими кружками — и это соответствует естественному порядку вещей. Можно возразить, что иногда там играют, там даже могут-выпить лишнего. Так ли это страшно, если эти пьющие — люди честные и сердечные? (Он не знал, что эти кружки, состоявшие из людей низшего сословия, бывали зачастую очагами политических брожений. Всё, чем театр мог навредить Женеве, — это лишь ускорить уже наметившийся упадок, как это бывает везде.) Значит ли это, что в республике вообще не должно быть никаких зрелищ? Нет, они могут быть: например, публичные праздники под открытым небом, которые укрепляют общий союз умов и сердец, здоровое всеобщее веселье, игры на ловкость, призы за стрельбу и гимнастику, состязания лодочников на озере, а зимой — балы, где молодые люди знакомятся друг с другом под наблюдением своих родителей.

В ответ на «Письмо о зрелищах»

в очередной раз раздался общий вопль негодования против этого человека-парадокса. Д’Аламбер ответил в мае 1759 года «Письмом г-на д'Аламбера г-ну Ж.-Ж. Руссо».

Он утверждал, что если театр старается развлечь, то это не мешает ему быть социально и морально полезным. То же самое говорили Мармонтель, Гримм, Делейр и даже известный критик Фрерон, не слишком благосклонный к философам. Особенно разгневался Вольтер — на «красных ослов, высказывающихся против искусства Софокла», в данном случае — против самого Вольтера: ведь Руссо противостоял его политике философской пропаганды посредством театра. Можно понять ярость знаменитого философа, когда он увидел откровенную радость в рядах религиозной партии: те были в восторге от того, что нашли в лице Руссо такого неожиданного союзника.

В Женеве отклики на «Письмо» Руссо разнились соответственно социальному расслоению. Браво, говорили сторонники традиций. Непредсказуемый Мульту ярко подчеркивал политический резонанс этого произведения: «Ваша книга здесь — это сигнал к объединению всех добропорядочных граждан, а для людей злых — осуждение и ужас… Богатые, давно развратившись, начали развращать и бедных, опошляя их. Добродетели сохраняются еще только в среднем классе, потому что только там могут существовать республиканские ценности». Антуан-Жак Рустан, студент-богослов, который еще год назад объявил себя духовным сыном Руссо, думал так же. Но «верхние люди» Женевы делали кислые мины, а Троншен даже попытался открыть глаза Жан-Жаку: «Эта ваша родина, мой добрый друг, не то, что вы себе воображаете… То, что годилось для древнегреческих республик, не годится для нашей. Женева похожа на Спарту не более, чем гантели атлета — на белые перчатки оперной барышни».

В общем, если не считать женевской народной партии, «Письмо» Руссо натравило на него весь мир. Вольтер так более и не изменил свое отношение к нему; женевские патриции обдавали его холодом; энциклопедисты считали его «ложным братом», который публично назвал Дидро мерзавцем и нечестивцем и теперь устраняется от их общей борьбы. Жан-Жак оказался по-настоящему одинок.