Жан-Жак Руссо

Противник неравенства в восхищении открывал для себя, что «неравенство не обязательно должно быть несовместимо с дружбой». Однако рядом с герцогиней ему случалось проявлять беспокойство: «Вы играете, а я привязываюсь… Замок Люксембург! Разве здесь должны видеть Жан-Жака?! Разве сюда поборник равенства должен нести привязанность своей чувствительной души?!» Но герцогиня так мило успокаивала его на этот счет…

Поневоле он вынужден был принять и ухаживания маркизы де Верделен, жившей по соседству. Она прибыла с совершенно определенным намерением приветствовать его: прислала ему горшки с цветами для террасы, и он мало-помалу привязался к ней.

Постепенно Руссо становился легендарной фигурой. Художник-гравер Жан Оуэль набросал его портрет в семейной обстановке, в домашнем халате и ночном колпаке, сидящим у очага с кошкой Минеттой на коленях и собакой Дюком у ног. Скорее крестьянин, чем философ. Или же угрюмый Диоген — таким его увидел молодой женевец, застав его присматривающим за кипящим горшком. Когда с ним заговаривали о дружбе, он ворчал в ответ, указывая на свою собаку: «Вот мой лучший друг; я искал друзей среди людей и едва ли нашел их. Два человека, которых я люблю больше всего, — это г-н Люксембург и мой каменщик, я часто это говорю. Я знаю, кого из них я должен уважать больше, но не знаю, кого должен больше любить».

Иногда Париж напоминал ему о себе. 8 марта 1759 года власти отменили привилегии для «Энциклопедии»,

и Палиссо воспользовался этим, чтобы опять пойти на приступ — своей пьесой «Современные философы»', она была с успехом представлена в мае 1760 года, и в ней философы были выведены подхалимами и шарлатанами. Дортидиус — то есть Дидро — был изображен худшим из всех, но был еще и лакей Криспен, которого играл актер Превилы он выходил на сцену на четвереньках, жуя салат, — это был пародийный намек на идеи, высказанные во втором «Рассуждении»

Руссо. В ответ тут же полился целый поток брошюр и памфлетов за и против Палиссо: он все-таки зашел слишком далеко. Принцесса де Робек, дочь маршала Люксембурга и покровительница Палиссо, отправилась в театр, хотя была серьезно больна, но ушла из него измученная после первого акта. В тот вечер аббат Морелле сочинил в псевдобиблейском стиле «Видение Шарля Полиса)», где имел жестокость ввести скандальный эпизод с близкой смертью принцессы, якобы именно там понявшей всю серьезность своего состояния. Морелле оказался в Бастилии. Д’Аламбер попросил Руссо похлопотать перед мадам де Люксембург, что тот и сделал, и виновник был отпущен на свободу.

Время от времени до Руссо доходили вести и о Вольтере. В начале декабря 1759 года Мульту известил его о прискорбном влиянии «патриарха» на женевские нравы: «Честно говоря, месье, этот человек причинил нам много зла». Руссо отписал ему в порыве гнева: «Вы говорите мне о Вольтере! Зачем Вы пачкаете именем этого шута строки Вашего письма? Этот несчастный погубил мою родину. Я мог бы ненавидеть его еще больше, если бы меньше его презирал… Не будем более впадать в иллюзии, месье, — я ошибался в моем «Письме к д'Аламберу».

Я не считал наш прогресс таким уж великим, а наши нравы — такими уж чистыми. Отныне же наши беды неизлечимы». На этом бы всё и закончилось, если бы Руссо не узнал однажды, что его письмо Вольтеру о Божественном провидении было опубликовано 18 августа 1756 года в Берлине. Откуда там взяли этот текст? Он решил напечатать его сам и предоставить Вольтеру возможность, если он хочет, опубликовать свой ответ. Вполне разумное и честное намерение. Но неожиданно для себя Жан-Жак взорвался: «Я очень не люблю Вас, месье. Вы принесли мне несчастья — самые чувствительные, какие только могут быть, и это мне, Вашему ученику и поклоннику. Вы погубили Женеву — в благодарность за полученное там убежище; Вы оттолкнули от меня моих сограждан — в благодарность за восхваления, которые я возносил Вам вместе с ними. Именно Вы сделали мое пребывание в родной стране невыносимым для меня; из-за Вас я умру в чужой стране — лишенный обычного утешения, умирающих и брошенный, вместо почестей, на свалку, тогда как Вы, живой или мертвый, обретете все доступные человеку почести в моей стране. Я Вас ненавижу — в конце концов, Вы этого сами хотели. Но я ненавижу Вас как человек, который более достоин любить Вас, если бы Вы этого захотели. Из всех добрых чувств, которыми было пронизано к Вам мое сердце, остается только восхищение Вашим прекрасным гением и любовь к Вашим произведениям. Если я могу почитать в Вас только Ваши таланты — это не моя вина. Я никогда не лишу их своего уважения и того отношения, которого это уважение требует. Прощайте, месье».

Вольтер был не столько разъярен, сколько ошеломлен. Он спрашивал у д’Аламбера, не сошел ли с ума Жан-Жак. Отвечать ему он поостерегся. Но в ноябре, когда Консистория запретила ему представлять комедию в его собственном доме, он усмотрел в этом происки Руссо и с тех пор стал питать к нему ненависть.