Жених панны Дануси

Удивительно, но хотя Лютысь боготворил своих певиц, каждая из них порознь как бы не интересовала его. Ни чернявая Анеля, ни белокурая Юзька, ни даже рыжая кудрявая Антя... А ведь наверняка кого-то из них он встречал, и даже не раз, и вне сцены летнего театра. Но его равнодушный взгляд всегда уходил мимо, в то место, где сияют золотые купола и поют райские птицы... Где витает звонкоголосый херувим с пятнадцатью прекрасными головками...

Весна из всех сезонов года протекает быстрее. Кажется, только-только закрутило головы, раскачались сердца в ритме первых дождей, а уже осыпался яблоневый цвет, и птицы, угнетенные семейными заботами, умерили трели. Попечительство народной трезвости организовало первую вечеринку по благотворительному сбору средств на... История не сохранила сведений, на что именно, но ведь мы с вами не сомневаемся, что это была достойная, плодотворная в деле поддержания народной нравственности цель.

«Гвоздем» вечера должно было стать выступление хора.

Ах, как они волновались, как гладили белоснежные воротнички и манжеты, а на юбке неожиданно обнаруживалось пятно, которое сейчас же пытались вывести с помощью соли и утюга, а в это время из завитков выпадало две папильотки, а папаша замечал, что папильотки скручены из сегодняшних непрочитанных «Губернских ведомостей», и в довершение противная кошка (или младшая сестренка) сбрасывала с тумбочки духи... А в горле невыносимо щекотало, и сжимало, и жгло...

Лютысь сидел в четвертом ряду почти шикарного городского клуба, в мундире телеграфного служащего, застегнутом под самое горло, и снисходительно смотрел на пеструю публику. А публика действительно была пестрой — кроме активистов движения за гигиену, санитарию и, конечно, народную трезвость были приглашены представители того самого народа — рабочие с мануфактуры и пивоварни. Лютысю ужасно не нравилось, что вместо того, чтобы затаить дыхание в ожидании чуда, многие перешептывались, пересмеивались и даже хохотали.

Но почему они не замолчали, когда запел хор?

— Блеют, словно козы некормленные...— сердито отозвался какой-то грубиян за Лютысевой спиной.

Лютысь как раз выучился кроме хлопанья в ладоши громко кричать «Браво!» и «Бис!». Но все-таки не так громко, чтобы заглушить все недовольные голоса, смех и свист. А хор между тем старался изо всех сил. И панна Анеля, и панна Юзька, и рыжая Антя, изящно сложив белые ручки перед собой, подобно мраморным ангелам на католическом кладбище города Б*, старательно выводили рулады о золотой тучке и бедной сиротке...

— Ну сколько можно нудить? Еще в программе чтец и пианист. А когда же танцы? — возмущался несознательный народ.

Но на сцене пятнадцать голосов вдохновенно затянули романс...

Так, при взгляде в этот момент на публику городского клуба самый мечтатель согласился бы, что город Б* едва ли Венеция. Из-за кулис краснолицый чтец с набриолиненными усами отчаянно размахивал книгой рассказов Чехова в знак руководительнице хора заканчивать выступление.

Вот и растаяло чудо... Развеяно волшебство... Разве хватит у кого-то силы сохранить свой волшебный остров, когда любящие ближние доходчиво объяснили, что он — только кочка посреди местного болота? Они же такие заботливые и умные, наши ближние... Они всегда оберегают нас от ненужных, пусть и красивых, заморочек.

На следующий день должна была состояться очередная репетиция. Семь самых стойких к жизненным неудачам барышень, которые сегодня только и пришли в пустой летний театр, грустно затянули про золотую тучку под суровые взмахи рук руководителя. Плач ветхозаветного пророка Иеремии о разрушенном Иерусалиме и стон посетителя Бурыговой корчемки о полной, опрокинутой на пол кружке пива — ничто по сравнению с той небесной тоской, с тем тоскливым сожалением, которыми трепетали оскорбленные грубой реальностью голоса поредевшего хора попечительства народной трезвости. Вот последний звук растаял под дырявой крышей. А возможно, сквозь те дыры, на заделывание которых скупой городской совет не выделяет средств, поднялся тот звук высоко-высоко, вплоть до небесного престола, где поют райские птицы на облаках из миндального крема...

И то ли из тех облаков, то ли из темного угла сырого помещения летнего театра грянуло:

— Браво! Бис!

Верный Лютысь стоял и упорно бил в ладоши, неуклюже прижимая к себе локтем большой букет хризантем.

И пусть где-то в больших блестящих залах примадонны с непомерными бюстами получают розы корзинками.

Разве это красиво — розы в корзине?

И хор возобновил свои репетиции. И решался на новые и новые выступления... И скромный телеграфный служащий восьмого разряда всегда сидел в четвертом ряду справа и кричал свои «браво» и «бис» и искренне переживал за каждую нотку... И бегал по личным просьбам за леденцами, а к Рождеству и Пасхе обязательно получал целую кипу салфеточек, вышитых незабудками или голубками. Так что Лютысева мать, громогласная крепкая женщина, рассматривая презенты, растроганно вытирала слезу и думала: «Вырос... Скоро женится...».