Жених панны Дануси

Лютысь не обращал внимания, когда менялись хористки или когда очередной знаток во время их выступлений хватался за голову. Ну и пусть хватается, если это у него слабое место!

Ибо херувимы поют на грешной земле только для избранных. И даже в городе Б*.

ПИГМАЛИОН И ГАЛАТЕЯ

Скульптор Пигмалион сделал из мрамора прекрасную девушку Галатею и влюбился в нее. Боги посочувствовали его великой любви и оживили статую. Галатея стала женой Пигмалиона.

(Древнегреческий миф)

Город Б*, любимый мой город Б*! Как часто скучаю по твоим мощеным улицам, и даже немощенным, что превращаются во время дождей в сплошную грязную кашу. Так что приходится приличным паненкам жертвовать чистотой своих высоких ботинок на шнуровке, на изящно изогнутых каблучках...

А паненкам надлежит ступать по цветам и облакам! Очередная грязная лужа одарила мокрым клеймом модные, в желто-зеленую клеточку, брюки учителя рисования женской гимназии города Б* пана Ромуальда. О, провинция! Где твоя поэзия?

Но волшебные темные глаза дочери директора Сельскохозяйственного банка города Б* Софьи Шкудрович, пышнотелой, белокожей богини Софьи, портрет которой должен был к ее восемнадцатилетию пополнить галерею семейных портретов Шкудровичей, несомненно таят в себе бездну романтики! Бездну страстей и тонких чувств таят они! Стоит только пробудить все эти бездны — ибо невостребованным в мещанской шкудровичской среде им было бы суждено спать долго и безнадежно. Если бы не он, вольный художник...

Пан Ромуальд самодовольно подкрутил свои тонкие усики, которые обычно топорщились, как у жука, и снова угодил штиблетом прямо в огромную лужу. Но от волнения даже не заметил этого, как не заметил грязной Ниагары, что снова поползла по брюках, как не замечал баловства своих учениц, как не замечает насмешек темного окружающего люда: "Ромка-мазила аптекарский по лужам чешет, как со свадьбы".

Ведь это как раз и есть свойство истинно творческого человека — видеть то прекрасное, чего еще нет, и не замечать того отвратительного, что есть вокруг. И есть, к сожалению, столь ощутимо...

Как, например, жених прекрасной темноглазой девицы Софьи, рыжий толстый Ганька, наследник мануфактурной фабрики. Сидит это воплощение банальности на диване, сонно прищурив глаза, наблюдает, как под вдохновенной кистью пана Ромуальда (который на самом деле действительно есть сын местного аптекаря, называемый от рождения Ромка), вырисовываются на сером холсте античные черты невесты... Но разве он знает даже такое словечко — античные!

Ах, как ненавидел пан Ромуальд семейные портреты Шкудровичевского рода! Со стен гостиной смотрели физиономии, что напоминали о полных кадушках и копилках, конкретном здоровье и устойчивой психике. Неужели белые пальчики с розовыми ноготками панны Софьи когда-нибудь станут столь же похожими на сосиски, унизанные кольцами... Нет, такого нельзя допустить! Недаром же панна Софья ходила два года назад на курсы декламации к столичному артисту, что застрял в городе Б* по причине скоропалительного опустения карманов. Значит, горит в ее душе искорка искусства! Только разжечь ее...

Совершенная эрудиция позволила пану Ромуальду составить четкий план пробуждения духовной сущности панны Софьи. Каждый вечер допоздна бедный художник сидел в своем излюбленном кресле, со специальной сеточкой на набриолиненных усах, подкрученных кольцами, и на волосах, разделенных ровненьким пробором, молча шевелил губами, время от времени вскрикивал что-то непонятное, вроде "О, богиня! Вспомним великого Леонардо!". Старенький аптекарь Лёйза, вздыхая, выходил из своей комнаты и осторожно ставил перед мечтательным сыном стаканчик с микстурой "Сад моей бабушки", самым надежным средством от меланхолии. Пан Ромуальд одним глотком выпивал жгучую жидкость с приятным ментоловым запахом и нетерпеливо махал отцу рукой.

— Ромка, а Ромка, тетя Алиция звала в гости в субботу. Мурочка придет, помнишь, такая рыженькая, веселенькая?