Жених по объявлению

Ты не убивайся уж так, — меня задели за живое Васькины разглагольствования. — Они не пропадут. И ты тоже.

На перекур Васька не пошел, и я видел его сидящим у станка. Он щупал мочки ушей и оттягивал вниз кончик носа, губы его что-то шептали. Я прислушался: «Цаплин… Цапилин… Цапелин. Василий… Базилий… Вазелин… Вазон… Васька… Васко. Васко де Цапелин».

Я сообразил, что Васька перекрещивает себя в еврея, но с каким-то странным португало-германским уклоном.

Закончив работу, он не пошел, как прежде, в общей толпе, а свернул на кривую и щербатую дорожку по-над забором.

Утром он ждал меня у проходной.

— Завтра иду в посольство, — заявил он решительно. — Уеду на родину предков. Может, кто меня и осудит, но иначе я не могу. Плох тот гражданин, который оставляет Родину в беде!

— С чего это твоя родина в беде? — Я начинал злиться, это был дурной признак того, что я могу сорваться. — Россия кормила, поила, учила таких крыс, как ты, отрывала кусок хлеба от инвалидов и стариков, и она не в беде? А Израиль и Америка в беде? Хотя ты прав! После того как все, тебе подобные, туда переселятся, они действительно окажутся в беде. Ты прав. И катись-ка поскорее отсюда — воздух будет чище!

В пятницу Васька на работу не пришел, а в понедельник он выглядел как с креста снятый.

— Ну что, жид в четвертом колене? — встретил я его на проходной. Васька даже не повернулся в мою сторону.

Во вторник его опять не было, а в среду он сразу подошел ко мне.

— Антисемит проклятый! — прошипел он, глядя куда-то в сторону. — Не верит в мое еврейское происхождение. Говорит, мало ли что тебе скажет какая-то тетка да еще и без левой титьки, нам, говорит, документ нужен. Зараза бюрократическая! Сам вот на столечко, — показал он кончик кривого мизинца, — не похож на настоящего еврея, а мне, видишь ли, тычет в нос и говорит, что во мне еврейского, как в нем зулусского. Ты не знаешь, кто такие зулусы? Надо в синагоге спросить, там все знают. Язык, спрашивает, знаете? Я ему: а кто бы меня ему учил? «Надо бы прадеда со щетиной попросить об этом», — издевается змей проклятый. Вот из-за таких и мыкают горе тысячи истинных сынов Израиля.

— Предприимчивых сынов Израиля! — съязвил я. Васька пропустил это мимо ушей.

— Я дал телеграмму сестре, чтобы она поискала в церковных книгах, может, где сохранилась запись о регистрации брака прадеда.

— Ну-ну! — поощрил я его таким восклицанием и посоветовал: — За то время, пока сестра будет чихать над пыльными церковными книгами, ты постарайся привесить себе другой шнобель, этот больно уж смахивает на известный пятачок. Да с обрезанием поторопись. Только не переусердствуй!

Прошла еще неделя. Васька в курилку не ходил, он сидел у своего станка и изучал какую-то большую черную книгу. Слышалось: «Цвей, дрей. Шекель. Гроссе шекелей».

В понедельник, смотрю, стоит у проходной, ждет кого-то.

— Шалом, Вазон! — поприветствовал я его.

— Знаешь, — заговорил он, глядя себе под ноги, — сестра опять прислала письмо. Вот почитай отсюда, — ткнул пальцем в середину листка и, глубоко задумавшись, спросил: — Интересно, какая религия в Эмиратах? По-моему, мусульманская… Но это так. Ты читай!

«…Вася, оказывается, тетка наша все перепутала. Она все путает, и титьку ей отрезали не ту по ее же вине, хотя врачей и обвинили. Так вот от старьевщика-еврея родила не наша прабабка, а ее сестра Марфа, вот пусть теперь ее дети и переживают. А мы чисто русские. Ну, может, капелька татарского в нас есть. Тетка Вера говорила мне, что нашу бабку Агафью дед как-то застукал с соседом татарином. Ты обрати внимание, какие мы все скуластые, а у тетки Зины — Зейнаб по-татарски — еще и усы, как у Чингисхана…»

— Аль Акбар! — поднес я ладони к лицу. — Аллах велик и непостижим!

— Мне-то что делать? — остановил на мне остекленевшие глаза неудавшийся иудей.

— Первое — это спокойствие, кунак! — хлопнул я Ваську по тамбовской костлявой спине. — И не огорчайся, если даже поспешил с обрезанием. Все равно, как выяснилось, тебе этого не избежать. Второе — забудь, что есть такой деликатес, как сало!

— Тебе все шуточки, а моя Райка вещи продает! Соседка уже сервант уволокла. Говорил же этой щуке астраханской: «Не спеши, ничего пока не ясно». Куда там! «Если не хочешь, можешь ничего не делать, это на тебя похоже, я сама все сделаю. Ты только скажи им, что мы все уже распродали, и они никуда не денутся, выдадут визу, как миленькие!» Ты понял, какой интеллект у бабы? И я с ней вынужден жить! И еще говорит: «Мы с тобой в жизни ничего хорошего не видали, так пусть хоть дети поживут по-человечески». Как же! Так и кинулись жиды к ней с распростертыми объятиями. Нас, я ей говорю, пошлют осваивать чужую пустыню, а детей, говорю, заставят воевать против дружественных нам арабов. Ты думаешь, что-нибудь дошло до ее куриной головы? Держи карман шире! Вчера, когда меня дома не было, диван продала и не признается, кому!

— Ну, так жми в Америку, коль такое дело. Там всех принимают, им тоже патриоты нужны, — уже не хлопнул, а скорее, саданул я Ваську по спине. — Туда, кстати, и необрезанных принимают.