Жених по объявлению

— Вечно ты путаешь великих с кем-то. Ломоносова с Обломовым, Маркса с Маркусом. А теперь и Шлимана с Шайтором. Но дело не в том. Я тебе не хотел говорить, потому что как только тебе скажешь, так и не сбывается. Я сделал такое открытие — мир ахнет! Скоро все узнают, кто есть ху! Схватим Нобеля за шнобель! Академик Михаил Грызлов! Фамилию поменять, что ли? На Грибоедова какого-нибудь. Хотя чем Грызлов хуже Грибоедова, или Сахарова, или еще кого там? Заставлю эту зазвучать! Академик Михаил Грызлов! Почетный член Сорбонны, Кембриджа… Это тебе не фунт изюма!

— О, кстати об изюме, — спохватилась Зинуля. — Сбегай-ка, пока не член и пока магазин не закрылся, мне в кекс надо.

— Хочешь знать, Зинуля, — продолжал, развалясь в кресле и словно не слыша ее, Грызлов, — меня теперь любой университет Англии и Америки возьмет с руками и ногами! А что, собственно, я здесь хорошего видал? Если б не послал Бог случай — есть он, Бог, Зинуля, есть, — так и просидел бы век в мэнээсах. Нет, дудки вам, господа Минкины, Скороспеловы-Недоделовы!

— Если куда ехать, так в Англию, на худой конец в Израиль. Там, говорят, нет еще русской мафии.

— Мне лично все равно, куда ехать, мне важна работа. А ты выбирай сама, чтобы потом не упрекали меня со своей маманей, что не туда завез.

Торжественное собрание по случаю юбилея открыл сам президент Академии. Позвонив в мелодичный колокольчик, подарок от Епархии, он сказал:

— Дамы и господа! Сегодня у нас юбилей! Пять лет минуло, как скромный наш ученый наткнулся на то, что впоследствии стало сенсацией мирового значения. Пять лет упорного труда дали свои результаты, коими мы вправе гордиться! Обратите, пожалуйста, внимание на экран. — На экране высветилась скала с мелькувшей обочь одновременно глуповатой и самодовольной физиономией Грызлова, потом крупно поползли рисунки, значки, царапины… Экран погас. Зажегся свет. В мертвящей тишине было слышно, как кто-то в первом ряду почесал шерстистое ухо. — То, что вы сейчас видели, — продолжал президент, — это революция в истории человечества. Это письмо было найдено у нас в заброшенном саду, и точно такое же нашли американские ученые в начале века в стране инков. Таким образом, мы смело можем утверждать: утерянная цивилизация найдена, и она здесь, у нас!

Аплодисменты долго не смолкают.

— А написано на скале так: «Мы, дети Солнца, благодарим тебя, Отец наш. Ты дал нам жизнь и путь наш освещаешь».

Бурные аплодисменты. Возгласы: «Молодцы! Да здравствует наша великая страна! Да здравствует наша наука и президент!»

На торжественном ужине было много слов и поцелуев. Член правительства зачитал Указ о присвоении ученых званий и присуждении государственных премий коллективу ученых. Ученые в ответ клялись, что оправдают доверие правительства и народа…

МНС Грызлов, изрядно захмелев, — с ним каждый хотел выпить, — держал за пуговицу известного журналиста с бородой и рассказывал ему о своей находке, изображая в лицах то восторг, то удивление.

— И за все за это меня только на Доску повесили, да и то в самом уголочке, — жаловался он со слезами на глазах. — Меня даже в коллективную монографию не включили! Как ты думаешь, почему? — перехватил он пуговицу, открутив первую. — Да они боятся меня! И я их понимаю — им есть чего бояться!

А утром следующего дня президенту Академии позвонил именитый кинорежиссер, бывший среди приглашенных гостей на юбилее.

— Вы это хорошо придумали с иероглифами, — сказал он, поздоровавшись. — Не зря яйцеголовыми зоветесь! Только зачем было для этого воровать чужие атрибуты?

— Не понял. О чем, простите, речь? — переспросил, бледнея, президент.

— Зачем вы скалу нашу уволокли, Дети Солнца? Мы же ее готовили для съемок, четверо скульпторов с именем за кругленькую сумму три месяца дятлами долбали каменюку, а вы уволокли, как свою…

— Где этот проходимец? — закричал президент, выскочив в приемную. — Ко мне его, сукиного сына!

«Беркут» я! Рассказ

Мне в профкоме вручили «горящую» путевку с таким видом, будто только тем они и занимались, что выбивали ее специально для меня, какого-то там оператора котельной. Ну и я, конечно, не остался в долгу — тоже раскланивался, изображая удовольствие и благодарность, подобно японцу, которому больно наступили на ногу: не хочется улыбаться, а долг и воспитание обязывают.

— Вы опоздали на четыре дня, — заявил дежурный врач, глядя на меня, как на идиота. — Надо будет поспешить с обследованием, чтобы мы успели хоть что-то для вас сделать.

И я ланью поскакал по этажам и коридорам, сверяя таблички на дверях с санаторной книжкой.

Эндокринолог. Есть в книжке.

— Повернитесь так, теперь так. Здесь не болит? Волосы не лезут?

— Лезут. Правда, меньше, чем раньше, но тогда и было их больше.

— Ногти обламываются?

— Когда картошку копаю, а так нет.

— В сексуальном плане как? Не обижаетесь?

— А чего мне обижаться…

— Жена… всем довольна?

— Когда они бывают довольны… Им что…

«Здоров», — написал врач, а я подумал: «Какого лешего пытал меня, если знал, что здоров?»

Офтальмолог. Есть такой.