Женский приговор

Мысль, что здоровье Валерия в опасности, пришла к ней только перед зеркалом в туалете. Непонятная какая-то болезнь, вчера вечером он уходил от нее в полном порядке. Что же такое с ним произошло?

Ирина поправила выбившийся из прически локон и внимательно всмотрелась в свое отражение, силясь понять, почему ей совсем не страшно за любовника.

Она же любит его, значит, должна вопреки логике волноваться и впадать в отчаяние. А вот ни капельки, только тупая досада. И горечь от того, что она не жена и не может быть рядом с больным мужем.

Как это несправедливо, что за ним ухаживает та, другая, ненужная и опостылевшая! Ее не любят, с ней не о чем говорить, но именно она подает чай, следит, чтобы муж не забыл принять таблетки, и только ей позволено спросить: «Ну что с ним, доктор?»

Ирина скрипнула зубами. Вообще-то Валерий мог бы ей в кабинет позвонить, даже в присутствии жены, все равно телефон запараллелен. Два слова сказать, мол, как вы там готовитесь к важнейшему процессу без меня, дорогая Ирина Андреевна? Я тут немного прихворнул, но все под контролем.

Он же должен понимать, что она сходит с ума от беспокойства!

– Только вот не сходится что-то, – вздохнула Ирина. Если бы что-то серьезное случилось, весь суд стоял бы на ушах.

Волноваться за Валерия и всем любящим сердцем желать ему выздоровления мешала одна довольно пакостная мыслишка – возлюбленный, настоящий богатырь, никогда не бравший бюллетень, вдруг свалился именно в день начала процесса над Мостовым, ни раньше, ни позже. Совпадение? Скорее всего. Да, ночью проявились симптомы гриппа или давление подскочило. О других вариантах, например, о том, что больничный лист в день начала сложного процесса – это прекрасное оправдание, если что-то пойдет не так, думать очень не хочется.

Войдя к себе в кабинет, она очутилась в эпицентре свары. Надо же, вода в банке еще холодная, а женщины достигли точки кипения.

– А я вам говорю, надо их всех сажать! – вещала Надежда Георгиевна, словно с трибуны. – За растление или за что похуже! Запрещать и сажать, а лучше публично выпороть с десяточек этих охламонов, остальные мигом заткнутся! Ниже травы, тише воды станут!

– Ну и что хорошего? – фыркнула Наташа.

«Бедный Мостовой», – вздохнула Ирина и с любопытством поглядела на роскошную жестяную банку, которую Наташа держала в руках. Ну и кофе, такого даже в заказах никогда не бывает…

– Что хорошего? – не унималась Надежда Георгиевна. – А то, что у них каждая песня – идеологическая диверсия или что похуже! Говно свое вливают нашим детям в головы, те уши растопырили, а мы бездействуем.

– Идеологическая диверсия – это думать, что люди сами не способны отличить говна от пирога, – засмеялась Наташа. – Кофе будете?

– Нет уж, спасибо, сами пейте, – процедила Надежда Георгиевна, – я педагог и точно знаю, что детский ум надо направлять.

– Допустим. Но ребенок способен отличить плохую песню от хорошей.

Ирина примирительно улыбнулась:

– Да, это верно, у детей обычно хороший вкус, во всяком случае, фальшь они точно чувствуют лучше.

– Ну а я о чем!

Вода наконец забурлила, и Наташа, насыпав в Иринину чашку из удивительной банки странный порошок, похожий не на пыль, а на очень мелкий гравий, ловко налила кипятку. Поблагодарив, Ирина взяла чашку и с наслаждением вдохнула ароматный парок.

– Это даже бесхозяйственность, – продолжала Наташа, – ну смотрите, сейчас столько денег народных тратится на подавление рок-движения, это только расходы, прибыли – ноль. А если бы их выпустили из-под пресса, во-первых, сразу сколько человеческого ресурса в КГБ освободилось бы, а во-вторых – легальные концерты и записи принесут огромную прибыль, деньги рекой потекут. Кому плохо-то от этого?

– То есть вы хотите, чтобы наш эфир наводнили какие-то уроды, исполняющие ужасную музыку с кошмарными стихами опаснейшего содержания?

– Так в этом и суть! Исчезнет обаяние запретного плода, люди послушают, да и скажут: знаешь, друг, голоса у тебя нет, мелодия противная, слова дурацкие, а что мы хреново живем, так это мы и без тебя знаем. Станем мы еще деньги за твои пластинки платить, ага, сейчас. А нет прибыли – нет исполнителя.

– Нельзя же все мерить на деньги! – взвилась Надежда Георгиевна.

– А вот и можно! И даже нужно! Когда все начинают мерить на деньги, только тогда и начинается свобода!

«Когда уже эти спорщицы уметутся, – с тоской подумала Ирина, – господи, как хорошо с работягами, посудили и свалили, а педагоги и прочая интеллигенция всю душу вытрясут. Ну вот ты, директор школы, взрослая баба, дома муж тебя ждет, роскошь по нынешним временам, так мчись скорее к нему, но нет, будешь до упора молодое поколение просвещать!»

– Вы рассуждаете как антисоветчица! – припечатала Надежда Георгиевна.

– Вы зато советчица!

– Не надо мне хамить, девушка!