Жены и дочери

А в это время миниатюрная сероглазая женщина как раз ехала в Хемли-холл не к хозяину, а к его покойному сыну, которого все еще считала своим живым мужем, хотя и знала, что нарушает его волю. Поскольку Осборн никогда не тревожил ее жалобами на здоровье, полная жизни Эме не предполагала, что смерть так рано унесет возлюбленного мужа. Оказывается, он был болен: очень болен, — как написала незнакомая девушка, — но Эме ухаживала за родителями и знала, что такое болезнь. Французский доктор хвалил ее за ловкость и аккуратность, но даже если бы она оказалась худшей из сиделок, ухаживать за мужем собиралась. Разве не там место жены, не у постели мужа? Поэтому без долгих размышлений Эме начала собираться, роняя слезы в саквояж, который старательно складывала. А рядом, на полу, сидел малыш почти двух лет от роду, и для него всегда находилась улыбка и ласковое слово. Служанка, которая безошибочно разбиралась в людях, очень любила эту маленькую женщину. Эме сообщила ей, что муж заболел, а та достаточно знала семейную историю, чтобы понимать: госпожа не признана законной женой, — но мгновенное решение отправиться к нему, где бы он ни был, вызвало уважение. Осторожность вырастает из осведомленности, а у Эме не было причин чего-то опасаться, только служанка умоляла оставить ребенка:

— Он такой милый, общительный малыш, но в пути и сам устанет, и вас утомит. Да и муж ваш может быть настолько тяжело болен, что ему не до сына будет.

— Ну что вы! — возразила Эме. — Мать никогда не устанет от собственного ребенка. А если месье не потерял рассудок, то будет рад услышать лепет сына.

В результате на ближайшем перекрестке Эме села в вечерний дилижанс, а Марта передала ей крупного энергичного мальчика, восторженно верещавшего при виде лошадей. В Лондоне жила знакомая француженка, хозяйка галантерейного магазина, к которой Эме и направилась, чтобы скоротать несколько ночных часов перед ранним утренним дилижансом в Бирмингем. Поскольку свободной кровати в доме не оказалось, бедняжка прикорнула на диване, но зато утром мадам Полин появилась с чашкой хорошего кофе для матери и сытного бульона для малыша. Подкрепившись, они вышли в бескрайний мир, чтобы найти того, в ком сосредоточилось все человеческое счастье. Эме помнила, как называется деревня, где, по словам Осборна, он выходил из дилижанса, а дальше шел пешком. Хоть она и не смогла бы правильно написать неуклюжее английское слово, зато произнести — медленно и внятно, — так чтобы кондуктор понял, сумела, как и выяснить, что приедут туда не раньше четырех.

Сколько всего могло случиться за это время! Рядом с мужем она бы ничего не боялась, но вот как без него? Во многих отношениях Эме была особа деловая и практичная, зато в каких-то оставалась по-детски наивной. К тому времени как дилижанс остановился в Фавершеме, она уже составила план действий, попросила хозяина трактира, чтобы кто-нибудь помог донести саквояж и проводил в Хемли-холл.

— Хемли-холл! — повторил трактирщик. — Там сейчас серьезные неприятности.

— Да, я знаю, — ответила Эме и поспешила вслед за тележкой с саквояжем, с трудом удерживая на руках спящего ребенка.

Кровь стучала в ушах, висках и во всем теле, глаза не различали ничего вокруг. Опущенные ставни ни о чем не говорили, к тому же она торопилась.

— К парадной двери или к черному ходу? — уточнил коридорный из гостиницы.

— К той, что ближе, — ответила Эме.

Таковой оказалась парадная дверь. В это самое время Молли сидела в полутемной гостиной и читала сквайру письма Эме к мужу. Несчастный отец не уставал их слушать: казалось, сам звук негромкого, нежного голоса успокаивал. Он уже почти запомнил текст наизусть и по-детски исправлял, если вдруг одно слово заменялось другим. Вот уже несколько дней в доме стояла тишина: слуги ходили на цыпочках, говорили шепотом и бесшумно прикрывали двери. Ближайшие звуки жизни издавали грачи, уже по-весеннему суетившиеся на деревьях. Неожиданно тишину пронзил резкий звонок парадной двери — очевидно, под воздействием настойчивой, но невежественной руки. Молли перестала читать, удивленно посмотрела на сквайра и встретила столь же недоуменный взгляд. Возможно, оба подумали о раннем (и невероятном) приезде Роджера, но промолчали, потом услышали, как Робинсон пошел к двери, и больше ничего. Да и слышать особенно было нечего: старый слуга распахнул дверь и увидел на крыльце женщину с ребенком на руках. Она старательно произнесла заранее заготовленную английскую фразу:

— Можно видеть мистера Осборна Хемли? Знаю, что он болен, но я его жена.

Дворецкий, конечно, догадывался, что существует какая-то тайна: это давно заподозрили слуги, — но открылась она только что. Стоявшая перед ним молодая женщина спрашивала о своем муже как о живом, и присутствие духа покинуло Робинсона. Он не смог сказать правду, и, оставив дверь открытой, попросил:

— Подождите немного, я скоро вернусь.

В гостиной, где, как он знал, сидели хозяин и Молли, он быстро подошел к девушке и что-то прошептал на ухо, после чего та побелела.