Жены и дочери

Прежде чем Эме снова утратила способность к восприятию, мистер Гибсон обратился к ней по-французски. Идею подал малыш, который то и дело повторял: «Maman» [52]. Затуманенному сознанию бедняжки родной язык оставался более понятным, а главное — хотя доктор этого не знал, — только так она воспринимала руководства к действию.

Поначалу мистер Гибсон говорил по-французски скованно, но постепенно набирал уверенность, побуждал Эме к коротким ответам, затем к более пространным высказываниям, и время от времени вливал в рот каплю вина, пока не принесли более существенной пищи. Молли удивилась тихому, спокойному, сочувственному голосу отца, хотя и не смогла уловить значение быстро произносимых слов.

Через некоторое время, когда мистер Гибсон исполнил свою миссию и все снова собрались внизу, он поведал о путешествии Эме кое-что новое. Спешка, действие вопреки запрету, тревога за мужа, бессонница, дорожная усталость не очень способствовали ожидавшему в конце пути потрясению, и доктор всерьез беспокоился о душевном здоровье Эме, тем более что ее ответы на вопросы отличались странной непоследовательностью: казалось, она с трудом осознает происходящее. Мистер Гибсон боялся развития серьезного недуга и в ту ночь задержался допоздна, чтобы обсудить с Молли и сквайром множество важных вопросов. Единственное, что утешало в состоянии Эме, это вероятность полного бесчувствия завтра, в день похорон. Измученный противоречивыми чувствами, сквайр оказался не в состоянии заглянуть дальше испытаний ближайших двенадцати часов. Он сидел, обхватив голову ладонями, отказывался лечь спать и даже не хотел думать о внуке, еще три часа назад вызывавшем нежную привязанность. Мистер Гибсон проинструктировал одну из горничных относительно ухода за миссис Осборн Хемли и решительно отправил Молли в постель, а когда та попыталась доказать необходимость ночного дежурства, строго заключил:

— Только подумай, дорогая, насколько меньше хлопот доставил бы дорогой сквайр, если бы послушался. Своим упрямством он лишь усиливает тревогу. Однако горе оправдывает любое поведение. Тебе же потребуются силы и завтра, и в другие дни, поэтому сейчас следует немедленно лечь спать. Я очень хорошо представляю твои непосредственные обязанности в ближайшее время и сожалею, что Роджер в отъезде: предстоит немало серьезных дел, потребуется сила и выдержка. Я не сказал, что Синтия поспешно отправилась в Лондон к дяде Киркпатрику? Полагаю, этот визит призван заменить отъезд в Россию в качестве гувернантки.

— Не понимаю твоего сарказма! Уверена, что она говорила об этом вполне серьезно. Да-да! — вступилась за подругу Молли. — Поначалу. Не сомневаюсь в искренности ее намерений. Однако сложности нынешнего времени и положения должны были привести к какому-то результату, а воля дядюшки Киркпатрика решила проблему: ведь поездка в Лондон все же лучше, чем служба гувернанткой где-то в Нижнем Новгороде.

Как и надеялся мистер Гибсон, мысли дочери потекли в новом направлении. Молли вспомнила о предложении мистера Хендерсона, о столь поспешном отъезде Синтии — что бы все это значило? Так, размышляя и предполагая, и не находя определенных ответов, она незаметно уснула.

А потом потянулись долгие дни бесконечных забот: никому даже в голову не приходило, что Молли может покинуть Хемли-холл, пока там находится бедняжка Эме. Отец не позволил ей самой ухаживать за больной, нанял двух профессиональных сиделок, сменявших друг друга. Обязанностью Молли стало следить за исполнением более сложных рекомендаций по поводу лечения и питания.

Сквайр, ревновавший внука ко всем вокруг, никого к нему не подпускал, а физическую сторону ухода осуществляла одна из самых опытных служанок. Молли постоянно требовалась и самому мистеру Хемли, чтобы выслушивать его бесконечные бессвязные горестные откровения относительно смерти сына, восторги по поводу очарования малыша и тревожные опасения, вызванные затянувшейся болезнью невестки. Молли не обладала удивительной способностью Синтии заинтересованно выслушивать заурядные разговоры, однако там, где участвовало сердце, умела проявлять глубокое сочувствие. В данном случае она хотела лишь одного: чтобы сквайр не видел в Эме той помехи, которой явно ее считал, хотя на словах ни за что не признал бы этого. Он часто повторял, что, даже если больной станет лучше, ее нельзя отпускать до полного выздоровления, — хотя никто, кроме него самого, ни на миг не предполагал, что Эме оставит сына. Однажды Молли спросила у отца, не пора ли поговорить со сквайром: объяснить, что ребенок не сможет без матери, а значит, ей нельзя уезжать.

— Наберись терпения и жди, — коротко ответил мистер Гибсон. — Время все расставит на свои места.