Жены и дочери

— В чем дело? Что случилось? — встревожился сквайр. — Только ничего не скрывайте, я этого не вынесу. Роджер?..

Оба испугались, что он упадет в обморок, но сквайр поднялся и подошел к Молли вплотную. Неизвестность пугала больше всего.

— Приехала миссис Осборн Хемли, — сообщила Молли. — Я написала ей, что муж серьезно болен, и она решила приехать.

— Кажется, она не знает, что случилось, — добавил Робинсон.

— Не могу ее видеть, не могу! — воскликнул сквайр, в ужасе забившись в угол. — Ты встретишь ее, Молли, да? Иди!

Молли пребывала в нерешительности, поскольку тоже боялась предстоящего их объяснения. Робинсон добавил:

— Она такая маленькая и слабая, а малыш у нее на руках крепенький.

В этот момент дверь тихо открылась, и, едва не падая от усталости, в комнату вошла миниатюрная женщина в сером платье, с ребенком на руках. Не дожидаясь приглашения и представления, она сразу обратилась к девушке, которую увидела, не заметив сквайра:

— Вы, должно быть, Молли, та самая леди, которая сообщила мне о болезни мужа? Он упоминал вас. Проводите меня к нему?

Молли промолчала, но глаза сказали страшную правду. Эме сразу все поняла и воскликнула:

— Он ведь не… Нет! О, муж, мой муж!

Она закачалась, руки утратили силу, ребенок закричал, засучив ножками, протянул ручонки за помощью. И она подоспела в лице деда, прежде чем Эме без чувств упала на пол.

Малыш по-французски стал звать мать, пытаясь добраться до нее, причем рвался так энергично, что сквайру пришлось поставить его на пол. Мальчик тут же потопал к матери, возле которой сидела Молли, положив ее голову на колени. Робинсон побежал за водой, вином и служанками.

— Бедная, бедная девочка! — пробормотал сквайр, склоняясь и плача над страданиями той, кого впервые видел. — Она же совсем молодая, Молли. И, должно быть, очень его любит.

— Несомненно! — быстро ответила Молли, развязывая шляпку бедняжки и снимая с рук старые, но аккуратно зашитые перчатки.

Пышные черные волосы обрамляли бледное невинное личико, маленькие, аккуратные, хотя и смуглые руки украшало обручальное кольцо. Малыш вцепился в палец матери, прижался к ней и закричал еще громче. От настойчивого призыва рука шевельнулась, губы дрогнули, сознание частично вернулось. Эме не открыла глаз, но из-под ресниц скатились тяжелые слезы. Молли немного приподняла ей голову и попыталась дать вина, а потом воды, но она отрицательно помотала головой.

— Отпустите меня. Оставьте одну, — выдавила наконец несчастная.

С помощью служанки Молли отнесла гостью в самую лучшую спальню, уложила на кровать и притенила без того тусклый свет. Эме не пыталась ей помочь, но и не сопротивлялась, и сама больше походила на труп. Однако, уже собираясь выйти, чтобы принять дежурство за дверью, Молли не столько услышала, сколько почувствовала:

— Еда… хлеб и молоко ребенку.

Когда ей самой принесли поесть, она молча отвернулась к стене. В спешке ребенка оставили с Робинсоном и сквайром. По какой-то неизвестной причине мальчика пугал краснолицый Робинсон с хриплым голосом, и он тянулся к деду, словно чувствовал родную кровь. Когда Молли спустилась в гостиную, сквайр уже заботливо кормил внука и выглядел более умиротворенным, чем во все предыдущие дни. Время от времени малыш переставал есть и неприязненно косился на дворецкого или начинал хныкать, забавляя старого слугу и доставляя радость деду.

— Эме пришла в себя, но отказывается от еды и питья, даже не плачет, — сообщила Молли, не дожидаясь реакции, так как сквайр ни на кого не обращал внимания, занятый исключительно внуком.

Робинсон поделился новостями:

— Дик Хейворд, коридорный из «Хемли Армс», сказал, что дилижанс, на котором она приехала, отправился из Лондона в пять утра. Пассажиры заметили, что по пути она много плакала — думала, никто не замечает, — и ничего не ела, только кормила ребенка.

— Она измучена. Пусть отдохнет, — постановил сквайр. — Кажется, этот славный парнишка не прочь поспать у меня на руках. Да благословит его Господь!

Молли тем временем выскользнула из комнаты и отправила посыльного в Холлингфорд с запиской для отца. Сердце тянулось к несчастной незнакомке, и она не знала, что делать дальше.

Время от времени она поднималась, чтобы взглянуть на девушку вряд ли старше ее, лежавшую с открытыми глазами, но совершенно неподвижно — как мертвая, бережно укрывала и старалась, чтобы ее сочувственное внимание не было назойливым. Ничего больше для нее она сделать не могла. Сквайр всецело занялся ребенком, однако нежность Молли адресовалась бедной вдове, хотя это и не значит, что она не восхищалась крепким, здоровым, сообразительным мальчиком, которого явно нежно любили и о котором тщательно заботились. Спустя некоторое время сквайр шепотом заметил:

— Она не похожа на француженку. Правда, Молли?

— Не знаю, никогда не видела француженок, но говорят, что Синтия — одна из них.