Жены и дочери

— Бедняжка! Она так похожа на меня: тоже все принимает слишком близко к сердцу. Ничего, дома и стены помогают. Могу твердо обещать, что буду веселой и жизнерадостной, а тебе, дорогой, придется немного оживить свое грустное лицо. Ничто так не удручает больного, как печальные взгляды окружающих. От Синтии сегодня, кстати, пришло письмо! Дядя Киркпатрик относится к ней как к дочери: подарил билет на концерт старинной музыки, — а мистер Хендерсон нанес визит, как будто ничего и не произошло.

Мистер Гибсон не смог удержаться от мысли, что с такими новостями и радостными предвкушениями жене ничего не стоило казаться веселой и жизнерадостной, а вот ему куда сложнее изменить выражение лица, когда дочь лежала без сил, на грани нервного истощения. Однако доктор всегда оставался человеком дела, склонным к немедленным решениям, и точно знал, что «кто-то должен следить за порядком, пока другие спят; только так движется мир».

И все-таки то, чего опасался доктор, случилось: Молли заболела. Не так резко и агрессивно, когда возникает угроза жизни, но силы ее таяли, и отец испугался, что вселед за нервным истощением начнутся еще более серьезные проблемы.

Поскольку, по мнению миссис Гибсон, ничего тревожного, что следовало бы сообщить Синтии, не происходило, в письмах она скрывала от дочери некоторые факты домашней жизни.

Осторожные фразы вроде «Молли ощущает весеннюю погоду» или «Молли переутомилась в Хемли-холле и теперь отдыхает» не передавали реального положения дел. Себя же миссис Гибсон убеждала, что не следует портить Синтии удовольствие от лондонских развлечений рассказами о состоянии здоровья Молли. Да и сказать особенно было нечего: один день в точности напоминал другой. Но случилось так, что леди Харриет, часто посещавшая Молли сначала против желания миссис Гибсон, а потом с ее полного согласия, сама написала Синтии, причем по инициативе миссис Гибсон. Однажды, перед тем как уйти, леди Харриет на несколько минут задержалась в гостиной и между прочим заметила:

— Право, Клэр, я провожу в вашем доме так много времени, что пора завести здесь рабочую корзинку. Мери заразила меня своим трудолюбием: хочу вышить маме подушечку для ног. Это должно стать сюрпризом, а если буду работать здесь, она ничего не узнает. Вот только в этом милом городке никак не могу найти золотых бусинок для анютиных глазок, а лорд Холлингфорд, хоть и готов достать луну с неба, понятия не имеет, что это такое…

— Дорогая леди Харриет! Не забывайте о Синтии! Только представьте, как ей будет приятно что-то для вас сделать!

— Правда? В таком случае могу доставить ей массу удовольствия. Но только не забудьте, что это вы предложили! Пусть купит мне еще и шерстяные нитки. Так легко порадовать человека! Но если серьезно: вы действительно думаете, что можно написать ей и сделать несколько заказов? Ни Агнес, ни Мери сейчас нет в Лондоне…

— Уверена: Синтия придет в восторг, — заявила миссис Гибсон, сразу сообразив, как повысится их с дочерью авторитет, если в дом дядюшки Киркпатрика для нее придет письмо от леди Харриет. Поэтому дала адрес, и леди Харриет написала.

Всю первую часть письма заняли извинения и заказы, но потом, в полной уверенности, что миссис Гибсон сообщила дочери о состоянии Молли, леди Харриет написала:

«Сегодня утром наконец увидела Молли. Дважды меня к ней не пускали, так как она слишком больна, чтобы общаться с посторонними. Хотелось бы заметить поворот к выздоровлению, но с каждым разом она выглядит все хуже. Боюсь, мистер Гибсон считает случай очень серьезным».

Через день после отправки письма миссис Гибсон дремала в гостиной, хотя полагала, что читает. Несколько утренних часов она провела с Молли, а теперь, после своего ленча и раннего обеда больной, сочла необходимым отдохнуть. Появление Синтии, совершенно спокойной, как будто покинула комнату не больше часа назад, вызвало бурную реакцию:

— Синтия! Дочка, дорогая, что случилось? Почему вернулась? Ах, мои бедные нервы! Сердце трепещет, но после всех переживаний стоит ли удивляться… Так что заставило тебя приехать?

— Те самые переживания, мама, о которых ты только что упоминала. Почему ты мне не писала, что Молли тяжело больна?

— Глупости! Прошу прощения, дорогая, но это полная чушь. Мистер Гибсон говорит, что болезнь Молли исключительно от переживаний: нервная лихорадка, что ли… Скорее это все фантазии. Она уже к тому же поправляется. Как жаль, что ты вернулась раньше времени! Кто сообщил тебе о Молли?

— Леди Харриет. Написала мне с просьбой купить цветную шерсть и золотые бусинки…

— Знаю, знаю. Но ты же знаешь: она склонна все преувеличивать. Правда, я действительно выбилась из сил, ухаживая за больной. Возможно, в конце концов, даже хорошо, что ты приехала, дорогая. Сейчас спустись в столовую, распорядись подать ленч, а потом расскажешь новости с Гайд-Парк-стрит. Приходи сразу ко мне, в свою спальню пока не поднимайся. Молли так чувствительна к малейшему шуму!

Пока Синтия утоляла голод с дороги, миссис Гибсон не переставала расспрашивать: